– Врежь мне, Хардин! Ты у нас такой крутой, чего тебе стоит, давай, врежь мне! – продолжает подначивать Лэндон.

– И врежу! Я… – Хардин опускает руку, но тут же вскидывает ее снова.

Щеки Лэндона раскраснелись от гнева, грудь вздымается, но, похоже, он ни капли не боится Хардина. Он выглядит очень злым, но в то же время собранным. А я наоборот. Не знаю, что сделаю, если двое дорогих мне людей сейчас подерутся.

Я снова перевожу взгляд на Карен и Кена. Они, видимо, не беспокоятся за Лэндона, а спокойно смотрят, как Хардин и Лэндон орут друг на друга.

– Нет, ты этого не сделаешь, – говорит Лэндон.

– Нет, черт возьми, сделаю! Разобью этот чертов гипс о твою…

Тут Хардин осекается. Пристально посмотрев на Лэндона, он оглядывается на меня и поворачивается обратно.

– Да пошел ты! – кричит он.

Опустив кулак, он разворачивается на пятках и выходит из комнаты. Лэндон остается стоять у стены с таким видом, будто сам сейчас готов кого-нибудь ударить. София вскакивает и, подбежав к нему, начинает его успокаивать. Карен и Кен, тихо переговариваясь, тоже подходят к Лэндону, а я стою посреди столовой и пытаюсь понять, что же только что произошло.

Лэндон подначивал Хардина ударить его. Терпение Хардина было на пределе, он думал, что его снова предали и обвели вокруг пальца, но все же сдержался. Хардин Скотт не стал прибегать к насилию даже в такой сложный момент.

Я не останавливаюсь, пока не оказываюсь на улице, и только тогда понимаю, что Кен и Карен тоже были в комнате. Почему они не попытались мне помешать? Неужели они откуда-то знали, что я его не ударю?

Даже не знаю, что и думать.

В весеннем воздухе не чувствуется ни свежести, ни запаха чертовых цветов, ничего такого, что могло бы помочь развеяться. Я снова возвращаюсь к прежнему: глаза застилает красная пелена, а мне этого совсем не хочется. Не хочется сорваться и потерять все, чего я так долго добивался. Не хочется потерять нового, гораздо более спокойного себя. Ударь я Лэндона, вбей ему в глотку все зубы, я бы проиграл. Проиграл бы все на свете, в том числе и Тессу.

Хотя она ведь не принадлежит мне по-настоящему. И не принадлежала с тех пор, как я отправил ее собирать вещи в Лондоне. Все это время она планировала свое маленькое бегство. Вместе с Лэндоном. Они оба замышляли это у меня за спиной, собирались бросить меня в этом чертовом штате Вашингтон, а сами двинули бы через всю страну. Она молча сидела и слушала, пока я, как полный дурак, раскрывал перед ней душу.

Лэндон водил меня за нос: я-то считал, что ему не наплевать на меня. Все вокруг используют меня и лгут, и меня от этого уже тошнит. Всем плевать на тупого Хардина – парня, который всегда все узнает последним. Так было и так будет.

Тесса – единственный человек в моей жизни, у кого находилось время позаботиться обо мне, побеспокоиться за меня, дать мне почувствовать, что я стою чьего-то внимания.

Согласен, наши отношения простыми не назовешь. Я совершал ошибку за ошибкой и много всякого наворотил, но никогда не применял насилие, ни в каком смысле. Если она думает обо мне или о наших отношениях иначе, тогда все и правда безнадежно.

Наверное, труднее всего объяснить ей, что есть большая разница между отношениями нездоровыми и насильственными. Многие люди берутся судить об этом, не испытав их на себе.

Ноги унесли меня через лужайку к деревьям на краю окружающего дом участка. Не знаю, куда я иду и что мне делать, когда вернусь. Мне просто нужно отдышаться и собраться с силами, чтобы не сорваться.

Лучше бы чертов Лэндон меня спровоцировал. Лучше бы он меня спровоцировал и сделал так, чтобы я ему врезал. Но в первый раз за всю жизнь я не почувствовал всплеска адреналина, кровь в венах не бурлила, не было предвкушения хорошей потасовки.

Какого черта он вообще кричал, чтобы я его ударил? Да потому что он идиот, вот и все.

Гребаный ублюдок, вот кто он такой.

Скотина.

Засранец.

Тупой гребаный засранец.

– Хардин?

В ночной тишине слышится голос Тессы, и я пытаюсь быстро сообразить, хочу ли с ней разговаривать. Сейчас я слишком зол, чтобы выслушивать всю ее чепуху и выговор за Лэндона.

– Он первый начал, – отвечаю я, шагнув на открытое место между двумя большими деревьями.

Вот вам и спрятался.

«Даже этого не могу сделать толком».

– Ты как? – спрашивает она и, судя по голосу, нервничает.

– А сама как думаешь? – огрызаюсь я, глядя мимо нее в темноту.

– Я…

– Можешь не продолжать. Я и так знаю, что ты собираешься сказать: ты права, а я нет, и не стоило набрасываться на Лэндона.

Она подходит ко мне, и я ловлю себя на том, что невольно тоже делаю шаг навстречу. Как бы я ни злился, меня тянет к ней. Всегда так было и, черт возьми, будет.

– На самом деле я хотела извиниться. Нельзя было скрывать это от тебя, и я хочу признать свою ошибку, а не винить тебя, – мягко говорит она.

«Что?»

– С каких пор?

Я снова напоминаю себе, что все еще злюсь. Правда, это очень трудно, когда хочется, чтобы она просто обняла меня и убедила, что я вовсе не такой ублюдок, каким себя считаю.

– Мы можем поговорить? Так же как на террасе? – Даже после того как я сорвался, она смотрит на меня широко распахнутыми глазами с такой надеждой, что видно и в темноте.

Мое первое побуждение – отказать, напомнить, что у нее была возможность поговорить со мной каждый день с того самого момента, как она решила, что «нам нужно побыть порознь». Вместо этого я тяжело выдыхаю и, соглашаясь, киваю. Не успокаиваю ее прямым ответом, но еще раз киваю и прислоняюсь спиной к дереву.

Она явно не ожидала, что я сдамся так быстро. Я как несносный ребенок радуюсь, что удалось застать ее врасплох.

Она опускается на колени и садится на траву, скрестив ноги. Кладет руки на голые ступни.

– Я горжусь тобой, – говорит она, подняв на меня глаза. В слабом свете фонарей со стороны террасы видно, что она слегка улыбается. Ее глаза мягко светятся похвалой.

– Почему? – Я ковыряю кору, ожидая ответа.

– Потому что ты просто взял и ушел. Я видела, как Лэндон провоцировал тебя, но ты ушел, Хардин. Это для тебя огромный шаг вперед. Надеюсь, ты понимаешь, как много это для него значит – то, что ты его не ударил.

Будто ему не все равно. Последние три недели он действовал у меня за спиной.

– Ни черта это не значит.

– Значит. Для него это много значит.

Я отрываю от ствола широкую полоску коры и бросаю ее себе под ноги.