Появившись в дверях трапезной залы, горбун выглядел так, будто на него обрушился Овал Небес, вылилась вся мировая скорбь из горшка Трехногой Плакальщицы, а Ползучая Благодать лично сообщила, что намерена во веки веков обходить Рене стороной.

Конрад поспешил навстречу:

– Я хотел спросить вас, сударь Кугут… Не ваша ли это вещица? Я вчера во дворе подобрал.

Барон извлек медальон, предусмотрительно спрятанный в карман камзола, и глазам не поверил: безделушка сменила цвет на лаково-черный! Обер-квизитор ясно помнил, что еще недавно медальон был девственно-белым. «Магическая штучка, – с опозданием дошло до него. – Для колдовских амулетов перемена цвета, небось, дело обычное. Или так: у кого зуб болит, тому медальон белый, у кого не болит – черный…»

Однако поведение Рене поразило барона куда больше цветовых колебаний медальона. До сих пор из всех, кого знал Конрад, столь быстрая смена настроений была свойственна лишь рыжему хомолюпусу.

– Вы даже не представляете, как я вам признателен! Вы меня просто спасли! Я думал: все пропало… Как? Почему? Вы его мне возвращаете?!

Вселенское горе, бурная радость, и сразу – недоуменная растерянность.

– Разумеется. Он же ваш?

– Мой. Но…

Пульпидор испытующе смотрел на обер-квизитора. Словно тщился уразуметь: по какой загадочной причине барон возвращает амулет законному владельцу? Неужели юноша привык иметь дело исключительно с бесчестными негодяями? Жаль, если так…

– Разумеется, возвращаю. Не в моих, знаете ли, правилах присваивать чужое имущество. Вас это удивляет, сударь?

– Я думал… Впрочем, вам, конечно, виднее. Еще раз большое спасибо.

Конраду осталось лишь пожать плечами. На редкость неуравновешенный молодой человек. Издержки профессии?

Когда завтрак подходил к концу, горбун, угрюмо молчавший во время трапезы, внезапно заявил:

– Дамы и господа, позвольте мне отправиться с вами.

– На кой ляд? – со свойственной ей тактичностью откликнулась Аглая Вертенна. В руках старуха вертела чашу и столовый нож, размышляя, в какой последовательности запустить их в голову новоявленного попутчика.

– Вы окажете мне этим колоссальную услугу, – Кугут проглотил обиду. Барон видел, чего это стоило гордому юноше. – За мной охотятся стражники Майората. На пути в Реттию они наверняка устроили засаду. Но им никогда не придет в голову, что я поеду обратно. Если вы любезно позволите мне спрятаться в вашем фургоне, нам удастся сбить их со следа. А позже я куплю лошадь – моя, к сожалению, пала – и более не стану обременять вас своим докучливым присутствием.

– Мы обязаны помочь, – решительно заявил граф. – Бросать человека в беде недостойно.

Склонившись к Конраду, Эрнест Ривердейл добавил шепотом:

– В отличие от всех нас, он побывал в Майорате. Вы понимаете меня, барон? Знание местности… О, мое колено! Здесь слишком низкие столы…

– Хорошо, сударь медикус, – подвел итог обер-квизитор. – Но только до границы Майората. Слышите? Там вы нас покинете.

– Разумеется! Я за их рубежи больше ни ногой. Благодарю покорно.

И горбун снова замолчал, исподтишка косясь на барона.

* * *

– Солоночку можно?

– Извольте.

Анри придвинула столовый прибор, взяла костяную солонку, искусно выполненную в виде черепа с тремя дырочками в теменной части, и через плечо протянула назад. Но рука окаменела на полпути: уж больно грозен стал вид милейшего гроссмейстера Эфраима. Нервно облизывая губы, измазанные киселем, сведя брови над переносицей, гросс уставился за спину вигиллы: туда, где ждал неизвестный любитель солененького.

– Может, гусь лапчатый, тебе еще и «foie gras» на листьях руколлы? – поинтересовался он у безобидного просителя. Голос старца скрипел, будто ворот заряжаемой катапульты. С каждым словом в едальне делалось ощутимо прохладнее. – С цукатами и трюфельером? Или самого под «foie gras» откормить?!

Не выдержав, Анри обернулась. Процесс откармливания гусей под «жирную печень», был ей известен: в глотку птице трижды в день вставляли воронку с узким носиком, наполняли грудой мелких орешков и пропихивали еду вниз специальной толкушкой, массируя гусю шею. Такое врагу не пожелаешь, а тут всего-навсего соли спросили.

И чего Фрося взъелся?

Молодцеватый дрейгур – чуть более розовый, чем остальные восставшие труженики, но не слишком – пятился назад от их стола, дрожа всем телом. Губы дрейгура тряслись, ритм движений разладился. Видно было, что покойник чует за собой вину, но в чем эта вина состояла, оставалось загадкой.

– Простите, набольший товарищ Эфраим!..

– Соли ему… Вот возьму и на хвост насыплю!..

– Больше не повторится!..

– Вы уверены, малый товарищ?

– Да!.. клянусь… искуплю…

– У нас немного правил, друзья мои, – внезапно забыв о виноватом дрейгуре, гроссмейстер заулыбался и просиял летним солнышком. – Но кое-что следует запомнить, во избежание. Значит, так: соли малым товарищам не давать. Станут клянчить – гнать в три шеи! И, самое главное: ничего мясного, включая птицу и рыбу. У малых товарищей отдельная диета, ее нарушать нельзя. Все рабочие дрейгуры – вегетарьянцы. А посему, если вы помните старо-реттийский корень слова vegetus – бодры, крепки и свежи!

И впрямь, только сейчас Анри обратила внимание: на столах, за которыми подкреплялась чурихская обслуга, стояли тазы с мелко рубленой зеленью, блюда с фруктами и овощами, миски с бобами и чечевицей, кувшины с молоком и киселями…

– Но вы же просили дрейгура принести нам еду! – вигилла указала на телячий шницель в своей тарели. – Что ему мешало по дороге украсть кусочек мяса? Или взять солонку с пустого стола, без спросу?

– Малый товарищ ничего не может украсть или взять без спросу. Мораль малых товарищей неизменно на высоте. Соль или мясо ему должны дать. Добровольно. Кто-то из живых. Таково условие, необходимое и достаточное. Если угодно, таково природное свойство организма, поднятого для вторичного использования.

– Зачем такие ограничения? – деловито осведомился малефик, дожевывая пирог с ливером. – Экономия средств? Я бы тогда установил дополнительный запрет на перец и пряности – они дороже мяса.

Эфраим стукнул себя кулачком в морщинистый лоб, словно это косвенным образом объясняло правила Чуриха.

– Экономия? Нет, коллеги! Трижды нет! Кто первый враг дрейгура, бидриогана, зомбея, кыд-кудара, фуксылнуна и им подобных?

– Кто? – поддержал Фернан Тэрц. Узкое, подвижное лицо лже-стряпчего выражало живейший интерес к теме разговора. – Осиновый кол? Волхв-губитель? Молния о пяти счастливых зубцах?!

– Память! Былое, так сказать, и думы! – кулачок еще раз стукнулся в лоб, на сей раз крепче. – Эта хроническая и неистребимая до конца зараза! Этот бич поднятых! От соли, и в особенности от мяса малый товарищ испытывает ужасные рецидивы памяти. Он вспоминает себя-прошлого, свою трагически оборвавшуюся жизнь, старушку-мать, рыдающую вдову, милых деток – и, соответственно, вспоминает, что в данный момент он категорически мертв. На этом полезные качества малого товарища заканчиваются: он ложится, увиливает от работы, говорит, что всех видал в гробу, дерзит и всячески разлагается. Поэтому мы вынуждены, сами понимаете, ограничивать…