– А ты как думаешь?! – резковато ответила Мария. – Хотя я, кажется, понимаю, почему он не решается признаться. Это было бы неправильно.

Но когда Мария виделась с Кирицисом, то ничем не выдавала своей тревоги. Более того, она тратила время, проведенное с ним, на то, чтобы расспросить доктора, как лучше помочь пациентам, за которыми она ухаживала в «коробке». Эти люди отчаянно нуждались в облегчении болей, которые постоянно их мучили. Некоторые болезни зашли слишком далеко, но другие можно было облегчить с помощью правильно назначенных физиотерапевтических процедур. Мария хотела убедиться, что дает им правильные советы относительно физических упражнений, ведь некоторые из этих пациентов слишком редко попадали на прием к доктору. С еще большим рвением, чем прежде, девушка занялась работой. Ей некогда было размышлять на тему возможного – всего лишь возможного! – расставания со Спиналонгой. Шанс вернуться домой вызывал смешанные чувства не только у нее, но и у многих других колонистов. Спиналонга была для них надежным убежищем от мирских волнений, и в их мыслях о возможном возвращении домой сквозила легкая горечь. Даже когда лепра уйдет из их тела, многие будут носить на себе следы болезни: рубцы, необычные пятна на коже, иссохшие руки, изуродованные ноги… На восстановление здоровья не хватит и целой жизни!

Мария не знала, что врачи вновь и вновь берут анализы у пациентов, которым первыми стали колоть дапсон чуть более года назад. И организм пяти человек из этой группы, похоже, полностью освободился от болезни. Одним из этой пятерки был Димитрий Лимониас, другим – Теодорос Макридакис. Все те годы, пока Пападимитриу раз за разом опережал его на президентских выборах, Макридакис оставался в политической оппозиции к афинянам, которые без особых усилий превратились в правящий класс острова. Располневший и поседевший, он все еще участвовал в ежегодных выборах, но с каждым годом количество сторонников Пападимитриу росло – соответственно, уменьшалось число голосующих за Макридакиса. Не то чтобы его это сильно задевало: с тех пор, как он много лет назад приехал на остров, условия жизни здесь стремительно улучшались, и главный оппозиционер знал не хуже остальных, что это произошло главным образом благодаря его друзьям-афинянам. С годами его отношение к ним стало более терпимым, и, можно сказать, он оставался в оппозиции лишь для того, чтобы иметь возможность от души поспорить с афинянами в кофейне.

Под конец длинного, трудного дня Кирицис и Лапакис сели просмотреть результаты очередных анализов. Кое-что в этих результатах становилось все очевиднее.

– Ты знаешь, что скоро у нас уже не будет оснований держать этих людей на острове? – спросил Кирицис, радостно улыбаясь.

– Знаю, – ответил Лапакис. – Но сначала нужно получить разрешение властей, а они, вероятно, не захотят дать его так скоро.

– Я потребую отпустить пациентов с острова – при условии, что они будут продолжать курс лечения еще несколько месяцев, а потом в течение года приходить на осмотры.

– Согласен. Как только мы получим распоряжение властей, сразу же сообщим об этом пациентам. Но не раньше.

Письмо с ответом пришло лишь через несколько месяцев. Там говорилось, что пациентов разрешается отпустить с острова лишь после того, как анализ на наличие бациллы Хансена в организме в течение года будет давать отрицательный результат. Кирициса порядком раздражала эта необоснованная задержка, но даже она не меняла главного: победа в битве с лепрой становилась все ближе. Анализы, которые они брали в течение следующих нескольких месяцев, по-прежнему говорили об отсутствии бациллы в организме пациентов, а значит, первая дюжина сможет покинуть остров еще до Рождества.

– Может быть, нам пора рассказать им? – спросил Лапакис как-то утром. – Меня постоянно спрашивают, когда уже можно будет поехать домой, и становится все труднее выдумывать отговорки.

– Да, думаю, пора. Уверен, ни в одном из наших случаев рецидивы невозможны.

Первые излечившиеся пациенты встретили сообщение о том, что они абсолютно здоровы, слезами радости. И хотя они пообещали еще хотя бы несколько дней хранить эту новость в тайне, ни Лапакис, ни Кирицис ни секунды не сомневались, что вскоре она будет известна всему острову.

В четыре часа пришел Димитрий и уселся в коридоре, ожидая своей очереди. Пациентка, которая зашла в кабинет до него – эта женщина работала в пекарне, – вышла заплаканная, вытирая покрытые рубцами щеки большим белым платком. «Должно быть, ей сообщили плохие вести», – подумал Димитрий. В две минуты пятого Кирицис просунул голову в дверь и пригласил его в кабинет.

– Садись, Димитрий, – сказал доктор. – У нас есть для тебя новости.

Лапакис наклонился над столом, лицо его сияло.

– Нам разрешили отпустить тебя из колонии, – торжественно объявил он.

Димитрий знал, что от него ждут взрыва радости, но казалось, что онемение, которое в прошлом не раз охватывало его руки, теперь вернулось, чтобы сковать ему язык. Он мало что помнил о своей жизни до Спиналонги. Здесь был его дом, а колонисты были его семьей. Его настоящие родственники давно перестали с ним общаться, и Димитрий понятия не имел, как теперь их отыскать. Левая половина его лица была вся покрыта шишками, что было самым обычным делом на Спиналонге, но вне острова это наверняка будет привлекать к нему всеобщее внимание. Чем он будет заниматься, когда уедет, и кто будет преподавать в школе колонии?

Эти и многие другие вопросы вихрем пронеслись у него в голове, и прошло несколько минут, прежде чем он заговорил.

– Я бы хотел остаться здесь, – сказал он Кирицису. – Здесь я буду полезен, и мне пока не хочется бросать Спиналонгу и отправляться в неизвестность.

Он оказался не одинок в своем нежелании покинуть остров. Были и другие пациенты, которые боялись, что лепра навсегда оставила на их внешности несмываемые следы, и их надо было убедить, что они смогут безболезненно влиться в общество. Никому не хотелось еще раз становиться «подопытным кроликом».

Несмотря на страх и растерянность, охватившие некоторых колонистов, это было знаменательное событие в истории острова. Более пятидесяти лет больные приезжали на Спиналонгу, чтобы навсегда остаться здесь, теперь же на глазах у всех зарождался пока совсем слабый, но обратный поток. В церкви отслужили благодарственный молебен, а в кафе был устроен пир горой. Теодорас Макридакис и Панос Склавунис, афинянин, который открыл процветающий в последние годы кинотеатр, должны были уехать первыми. Чтобы пожелать им счастливого пути, у входа в туннель собралось несколько десятков островитян. И Макридакис, и Склавунис безуспешно пытались сдержать слезы, пожимая руки мужчинам и женщинам, которые столько лет были их товарищами по несчастью. Никто не знал, что ждет их за узкой полосой пролива. Они уселись в поджидающую их лодку Гиоргиса и отправились навстречу неизвестности.

Они вместе доехали до Ираклиона и там расстались. Макридакис долгое время пытался склеить осколки своей прошлой жизни, а Склавунис сел на паром до Афин, хорошо понимая, что возобновить актерскую карьеру ему уже не удастся – по крайней мере, при теперешней внешности. Оба еще долго держали наготове свои справки, в которых говорилось, что они незаразны: в первые несколько недель новой жизни они не раз попадали в ситуации, когда приходилось предъявлять документ, чтобы доказать, что они «официально» излечились от лепры.