– И?.. – спросил я.

– Туда не проникнуть, – решительно и твердо заявил он.

– Но я… Нет, погодите минутку. Как именно…

– Толстые железные решетки на всех окнах, чтобы не лезли нищие и прочие незваные гости. Вентиляционные шахты в подвале с этой же целью укреплены очень толстыми досками. А если попробовать прорваться через главную или заднюю дверь, понадобится топор или таран. – Он приподнял руку, словно извиняясь. – Я просто обязан задать один вопрос. Если ли хоть какая-то возможность уговорить мистера Гейтса попросить, чтобы тот разрешил пройти в дом за документами, и при этом ничего не говорить ему о местонахождении беглецов?

– И это при том, что Люси в могиле? – Джулиус покачал головой. – Слишком велик риск.

Джордж Хиггинс отделался хмурым кивком.

– Бумаги об освобождении можно и подделать, – весело заметил преподобный Браун, чем заслужил мое уважение и одобрительную ухмылку Джакоба Писта.

– Делия и Джонас и без того сильно рискуют, и поддельные документы могут окончательно испортить дело, – возразил Джулиус.

Я снова принялся за набросок. Все остальные продолжали обсуждать проблему, предложения так и сыпались, но я слушал их вполуха.

Если прорываться в этот дом с помощью пушки и нагрудного знака полицейского, партийцы точно меня прикончат, если только Вал их не опередит.

А если ты проигнорируешь эту проблему и вернешься к обычной своей жизни, то чувство вины будет преследовать тебя до конца дней.

А что, если ворваться в «Астор Хаус» и выкрасть ключи у Ратерфорда Гейтса…

Тут карандаш выпал из руки. Я как раз закончил рисовать крышу над стенами каменной кладки, края черепицы были покрыты снегом.

– Гейтс обитал в своем жилище в феврале, – голос мой прорезался сквозь глухой ропот других голосов. И произнес я эти слова громче, чем мне было обычно свойственно. – А февраль выдался холодный. Очень холодный выдался февраль.

– И что с того? – протянул Хиггинс, и в голосе его слышались насмешка и надежда одновременно.

Отыскав огрызок карандаша, я постучал им по изображению неприступного, как крепость, дома.

– Похищение случилось в ночь, когда бушевал шторм. Когда затонули все эти корабли. Дюжины кораблей. Самый сильный шторм за многие годы.

– Было дело, – согласился со мной Джулиус.

– И прежде, чем отправиться в доки, все мы встретились у дома под номером восемьдесят четыре по Уэст Бродвей и страшно спешили. И никто с тех пор, насколько известно, в тот дом не заходил. Его просто заперли нанятые люди.

– Но какое все это имеет отношение к холодной погоде? – спросил преподобный Браун.

– Сейчас он и до этого дойдет, – заметил с улыбкой Пист.

Глядя на набросок, я и сам заулыбался.

– А как обстоит дело с местами для новых учеников в сиротском приюте для цветных?

Если мистер Пист и раньше являлся объектом несколько насмешливого удивления, этот его вопрос, наверное, окончательно закрепил за ним репутацию городского сумасшедшего.

– Обычно они набирают детей или круглых сирот, или наполовину осиротевших, сколько могут. Но эта зима выдалась особенно трудная. Так что устроить ребенка можно и за деньги, особенно если время поджимает, – заметил преподобный. Остальные хранили недоуменное молчание.

Я кивнул.

– Допустим, я знаю одного человечка, который сумеет помочь нам проникнуть в дом, но только после этого ему придется немедленно сменить адрес, ради его же безопасности. Если я найду и уговорю его, кто из вас готов купить ему место в сиротском приюте для цветных? – Не сводя глаз с хозяина дома, я продолжил: – Как находящийся на зарплате у государства полицейский в купленном по дешевке старом пальто, я адресую этот вопрос самому состоятельному из нас господину, мистеру Хиггинсу.

Поначалу он подумал, что над ним смеются. На губах промелькнула улыбка, но он тут же стер ее усилием воли.

– С радостью возьму все расходы на себя, мистер Уайлд, – сказал он.

– Но мистер Хиггинс… – попробовал возразить ему с улыбкой преподобный Браун.

Хиггинс лишь пожал плечами и снова принялся оглядывать комнату. Она была очень хорошо обставлена, все предметы мебели были предназначены для комфорта, никаким снобизмом тут и не пахло. Кругом полки с книгами – настоящий рай для книгочея; примерно такой же библиотекой пользовался я в доме Мерси. Я бы запрезирал его за эти книги, но не того пошиба он был человеком. Я понял – несмотря на то, что эта комната, возможно, некогда была показателем его статуса в обществе, он мысленно сумел превратить ее в шкатулку для драгоценностей. Вернее, для милых его сердцу воспоминаний. Здесь, отражаясь в окнах, смотрели на Хиггинса нежные карие глаза Делии, он помнил изгиб ее руки, когда сентябрьским утром она сидела за столом с намазанным маслом тостом, он помнил еще тысячу мельчайших подробностей ее присутствия здесь. А теперь этот дом был просто домом, и все цвета его померкли, превратились в смутные тени и очертания того, что некогда были дарами для его любимой. Каждая нить, вплетенная в ткань ковра, казалась излишней, каждая украшающая его мелкая кисточка была теперь лишена смысла.

Весь вчерашний вечер я провел в мучительной задумчивости – безуспешно пытался вспомнить название первого опубликованного рассказа Мерси. Премьерного появления ее печати. А назывался он «Свет и тени улиц Нью-Йорка». Кому-то другому эти мучения показались бы просто глупыми – ну какая разница, помню я это название или нет. Кому угодно, только не мне. И я страшно корил себя за забывчивость. Работа моего мозга стала напоминать усилия человека, занятого тяжким физическим трудом, пытающего сдвинуть с места и потянуть за собой никому не нужную тяжелую телегу.

И вот теперь, глядя на Джорджа Хиггинса, я молча и даже с оттенком некоторого отвращения наблюдал за тем, как он перемалывал всю информацию, неспешно и тяжко, точно в голове ворочались мельничные жернова.

Что беспокоит тебя, раз ты так любишь эту женщину? Я мысленно задавал ему этот вопрос и испытывал почти братские чувства к этому страдальцу.

Но любовь – любовью, и что толку рассуждать о ней; к тому же мне надо было заняться мальчишкой. Вернее, двумя, если я рассчитываю на избранного мной же соучастника преступления. И вот я придвинулся к столу и торжественно обвел маленьким кружочком каминную трубу. И тут мистер Пист расхохотался и одобрительно и сильно хлопнул меня по спине.

В конце концов, сказал я себе, пытаясь унять угрызения совести, не ты же научил воровать Жана-Батиста.