Каладин продолжал идти, слыша победные крики солдат и стоны раненых. Плато было усеяно трупами, лежавшими главным образом у края пропасти, около мостов, центров сражения. Паршенди — как всегда — бросили своих мертвых. Говорили, что, даже одержав победу, они не забирали убитых. Люди привозили назад тела мостовиков и солдат и сжигали их, посылая их души в послежизнь, где лучшие из них будут сражаться в армии Герольдов.

— Сферы, — сказала Сил, все еще глядевшая на Газа. — Непохоже, что можно рассчитывать на них.

— Может быть, да. Но может быть, и нет. Я видел, как он смотрит на них. Ему нужны деньги, которые я даю ему. Возможно, я ошибаюсь, давая ему возможность оставаться на плаву. — Каладин тряхнул головой. — То, что ты сказала раньше, чистая правда — во многих делах на людей нельзя положиться. Но если и есть что-то, на что можно рассчитывать, то это жадность.

Горькая мысль. И горький день. Такое яркое радостное начало, и такой кроваво-красный закат.

Как и в любой другой день.

Когда-то Ати был добрым и щедрым человеком, и посмотрите, что с ним произошло. А Рейз, с другой стороны, был одним из самых отвратительных и опасных личностей, которые я встречал.

Карта военлагерей алети. Выполнена художницей Вандонас, которая однажды посетила военлагеря и нарисовала их, возможно слегка идеализировав

— Да, пожалуй, перерезан, — сказал дородный шорник, держа в руках ремень. — А ты что скажешь, Йиз?

Второй шорник, желтоглазый ириали с золотыми волосами, кивнул. Его волосы были не белыми, а именно золотыми и даже отсвечивали металлом. Он коротко стриг их и носил шапку. Очевидно, не хотел привлекать внимание. Слишком многие считали клок волос ириали счастливым амулетом.

Его товарищ, Аваран, темноглазый алети, поверх рубашки носил фартук. Как правило, один занимался более грубыми и большими вещами, вроде седел, а другой специализировался на более тонкой работе. Рядом трудилась группа подмастерьев, усердно обрезая или сшивая свиную кожу.

— Обрезан, — подтвердил Йиз, беря у Аварана ремень. — Согласен.

— Провалиться мне в Бездну, — пробормотал Адолин. — Неужели Элокар прав?

— Адолин, — позвал его сзади женский голос. — Ты сказал, что мы собираемся прогуляться.

— Да, мы так и делаем, — сказал он, поворачиваясь и улыбаясь.

Джанала стояла со сложенными на груди руками, одетая в модное желтое платье, застегнутое по бокам; жесткий воротник, расшитый алыми нитями, обнимал ее шею.

— Мне всегда казалось, — сказала она, — что прогулка включает больше… прогулки.

— Хмм, — сказал он. — Да. Скоро мы этим и займемся. Это будет великолепно. Много скакать, гулять и э…

— Фланировать? — предложил Йиз.

— Гмм, разве это не то же самое, что пить? — удивился Адолин.

— Нет, светлорд. Я совершенно уверен, что это еще одно слово, сходное по значению с «прогуливаться».

— Хорошо, — сказал Адолин. — Тогда мы будем много э… фланировать. Я всегда любил хорошо фланировать. — Он потер подбородок и забрал ремень. — Ты уверен насчет этого ремня?

— Светлорд, нет никаких сомнений, — сказал Аваран. — Этот ремень не оборвался сам. Вы должны быть более осторожны.

— Осторожен?

— Да, — сказал Аваран. — Всегда проверяйте, чтобы никакая незастегнутая пряжка не царапала кожу. Этот ремень является частью седла. Иногда люди, седлая лошадь ночью, дают ремню перекрутиться, и его защемляет внизу, под лошадью. Похоже, именно это и вызвало разрыв.

— А, — сказал Адолин. — Ты хочешь сказать, что никто ее не резал?

— Ну, может быть, и так, — ответил Аваран. — Но зачем кому-то резать подпругу?

Действительно, зачем, подумал Адолин.

Он попрощался с двумя шорниками, сунул ремень в карман и предложил локоть Джанале. Она взяла ее свободной рукой, очевидно радуясь, что скучные дела в мастерской шорников закончились. Там чувствовался слабый запах, хотя и не идущий ни в какое сравнение с вонью дубильни. Он видел, как она несколько раз вынимала платок, как если бы хотела приложить его к носу.

Они вышли под полуденное солнце. Тибон и Маркс — два светлоглазых из Кобальтовой Гвардии — ждали снаружи, вместе со служанкой Джаналы, Фалкси, юной темноглазой уроженкой Азира. Эта троица шла за спиной Адолина и Джаналы, пока те бродили по улицам лагеря, причем Фалкси непрерывно тихо ворчала, что непристойно госпоже передвигаться без паланкина.

Джанала, однако, ее не слушала. Она глубоко вдыхала свежий воздух и липла к руке Адолина. Она была достаточно красива, хотя слишком любила говорить о себе. Говорливость — нормальное женское качество, которое ему обычно даже нравилось, но сегодня ему было трудно делать вид, что его интересуют последние лагерные сплетни.

Ремень перерезан, но оба шорника дружно предположили, что, скорее всего, случайно. Значит, они уже видели такие порезы. Незастегнутую пряжку или еще какую-нибудь ерунду, перерезавшую кожу.

Только на этот раз порез сбросил короля на землю в разгар сражения. Есть в этом что-то или нет?

— …что ты скажешь, Адолин? — спросила Джанала.

— Несомненно, — ответил он, хотя и слушал вполуха.

— И ты поговоришь с ним?

— Хмм?

— С твоим отцом. Попросишь его разрешить офицерам снимать эти ужасные немодные мундиры, хотя бы на время?

— Ну, откровенно говоря, ему эта идея не понравится, — сказал Адолин. — Кроме того, я не считаю, что они такие уж немодные.

Джанала изумленно посмотрела на него.

— Хорошо, хорошо, — согласился он. — Немного скучные.

Как и все остальные высшие офицеры в армии Далинара, Адолин носил простую синюю форму. Длинный темно-синий мундир — никакой вышивки! — и строгие штаны, хотя сейчас модники щеголяли в куртках, отделанных серебром, и шарфах. На спине и груди была вытеснена глифпара его отца, по бокам серебряные пуговицы. Просто, узнаваемо и очень невзрачно.

— Люди твоего отца любят его, Адолин, — сказала Джанала. — Но иногда его требовательность утомляет.

— Да, знаю. Поверь мне. Но, как мне кажется, он не передумает. — И как объяснить? Шесть лет войны, а Далинар и не думает перестать следовать Кодексу. Наоборот, следует ему еще более рьяно.

По меньшей мере Адолин теперь кое-что понимал. Последнее требование любимого брата Далинара — следовать Кодексу. Да, требование относилось только к одному событию, но, как известно, отец всегда доводил все до крайности.

Адолин бы хотел, чтобы требование отца относилось только к нему самому. Каждое из требований Кодекса было не такое уж неприятное — на публике быть в мундире, не пить, избегать дуэлей. Но, собранные вместе, они были крайне обременительными.