Хотя технические специалисты получали высокие оклады, пользовались привилегированным снабжением и, в отличие от рабочих, по большей части имели настоящие квартиры, но у них совершенно не было свободного времени. Домой многие начальники строительных объектов заезжали только на ночевку. Сжатые сроки 1934 г. не оставляли времени для частной жизни. На финальной стадии строительства, когда речь шла об окончании работ на шахте, многие даже с травмами не оставались дома:

«В любое время дня и ночи, придя в шахту, можно было встретить инженера Краснова, внимательно щупавшего отставшую изоляцию или горестно рассматривающего через очки появившуюся течь. Однажды он вывихнул ногу. Я предложил ему пойти домой и отдохнуть. На следующий день, придя в шахту, я увидел такую картину: в подземном медпункте на табуретке восседает Краснов. Сестра массирует ему распухшую ступню, Краснов жует бутерброд и одновременно распекает рабочих за скверную изоляцию. На мой вопрос, почему он не дома, он ответил, что со вчерашнего дня никак не может собраться пойти в больницу и показать свой вывих.

Из моих личных переживаний помню случай, как я сломал себе реберные хрящи, упав в шахте. Так как я почти за 10-летнюю мою инженерную профессию не держал в руках бюллетеня, то решил остаться верным себе. Затянув сломанные ребра полотенцем, я продолжал лазить в шахту, охая и вздыхая на каждом шагу. Сделав рентгеновский снимок моих ребер, я спрятал его в стол, сказав дома, что у меня все в порядке, затянул потуже полотенце и не оставлял работу. Через 3 недели я обрел прежнюю способность нормально дышать и теперь только похрустывание сломанных ребер при неудобном повороте напоминает мне о моем падении в тоннеле шахты 9 бис».

Рабочие Метростроя в массе своей не были комсомольцами или коммунистами. Если они не проявили себя особенно эффектным образом в качестве ударников, сотрудники редакции «Истории метро» интервью у них не брали. Поэтому в нашем распоряжении нет их собственных свидетельств, раскрывающих образ действий и модели поведения данной группы. Но можно при этом исходить из того факта, что в массе своей они не являлись теми «энтузиастами», которыми восторгалась пропаганда и официозная историография, касавшиеся темы метростроевцев.

Обычно стройплощадка служила первой «станцией» на пути рабочих из села в город. Они начинали как сезонные рабочие, постепенно привыкая к городскому образу жизни и трудовым отношениям на предприятии. До мобилизации комсомольцев на строительстве метро работали преимущественно такие переселенцы. Количественная пропорция впервые немного изменилась осенью 1933 и зимой 1934 г. с прибытием на стройку нескольких тысяч рабочих московских предприятий.

От партии не скрылось то, с какими людьми ей приходилось иметь дело. На одном из совещаний в декабре 1932 г. после выступления инженера, изобразившего положение на своем объекте в розовых тонах, Каганович заявил, что хотел бы услышать правду, а не приукрашенную ложь. На Метрострое обретается «масса псевдоударников, люмпенов, лодырей и воров». Дома предварительного заключения московской милиции переполнены метростроевцами. Еще в июле 1932 г. партком Метростроя весьма критически отзывался о собственных рабочих:

«Оргбюро отмечает, что настроения рабочих строительства в большей своей части базируются на теснейшей связи рабочих с сельским хозяйством. Имеющиеся отдельные случаи искривлений линии партии в деревне живейшим образом воспринимаются рабочими, и под влиянием агитации пробравшихся на строительство кулацких элементов обобщаются, выливаясь в антиколхозные настроения, в настроения, противопоставляющие “хорошие” решения в центре и работу “по своему” на местах и др. Эти настроения занимают значительное место благодаря все еще слабой массовой политической работе в бараках, наличию неурядиц в организации труда и плохим бытовым условиям на строительстве».

Партбюро кессонной конторы летом 1933 г. пришло к заключению, что приданные рабочие являются по преимуществу «кулаками». Кессонные работы были вотчиной крестьян-отходников, зарабатывавших на жизнь строительством мостов и путепроводов. Кессонные рабочие вызывали общественное негодование, поскольку буянили в подвыпившем состоянии и регулярно устраивали драки на Мясницкой, если их не обслуживали вне очереди, что им полагалось как занятым на тяжелых работах. С точки зрения партбюро, речь здесь шла о хулиганах, преследовавших цель как можно больше заработать, чтобы затем пропить эти деньги. Партийными собраниями, производственными совещаниями и т. п. они вовсе не интересовались.

На партконференции Метростроя в январе 1934 г. Абакумов предостерегал от того, чтобы идеализировать рабочих на стройке и принимать пропаганду за чистую монету. Хотя имелось твердое ядро комсомольцев и коммунистов, «у нас есть и классовый враг, есть лодыри, рвачи и летуны». Председатель профкома также говорил о множестве «авантюристов», «отсталых рабочих», «прогульщиков», «вкравшихся в доверие», «троцкистах». Многие рабочие внешне производили отрадное впечатление, в действительности же прогуливали или мешали работе.

За понятиями «отсталый» или «кулацкий» стояло идеологически обоснованное представление, что крестьяне, приехавшие в город и устроившиеся работать на стройку или в промышленности, подлинно пролетарскими рабочими могут стать только благодаря развитию «политического сознания». Рабочие, которые не придерживаются единообразной формы поведения, еще не обладают таким сознанием и потому могут считаться только «отсталыми» или «кулаками».

О настроениях рабочих и их реакции на мероприятия правительства регулярно сообщалось в сводках ОГПУ, а также в донесениях партийных и профсоюзных органов. По Москве в открытых для исследователей архивах имеется немного подобных сообщений[156]. Ни одно из них не касается рабочих Метростроя. Сведения о настроениях, впрочем, представляют собой проблематичный источник, так как хотя в них приводятся выражения отдельных лиц в буквальной передаче, но, как правило, остается открытым вопрос, насколько эти высказывания типичны для массы рабочих. Речь здесь идет не об опросе мнений, а о пунктуальной передаче сказанного. В принципе обобщающее описание представленных сведений было стереотипным: «Большинство реагирует здорово / отзывается о мерах правительства хорошо, — отдельные личности допускают антисоветские / классово чуждые выражения»[157]. Только относительно немногие документы содержат информацию о том, что негативные настроения по определенному поводу прорывались наружу. Тем не менее на основе этих сообщений можно составить общее представление о настроениях московских рабочих, распространив его и на метростроевцев: