– Значит, у тебя есть дела поважнее и люди поважнее? – взорвалась она.

Я тут же уцепился за предложенную ею версию:

– Да.

«У меня есть люди поважнее, о которых я мгновенно забываю, когда ты стоишь напротив, на расстоянии вытянутой руки».

– Так может расскажешь мне о тех, кому я в подметки не гожусь?! Больная бабушка? Троюродный дядюшка с артритом?..

Пока я слушал весь этот полный обиды, ревности и издевки монолог, мне больше всего хотелось схватить ее, вжать в стену и целовать до тех пор, пока она не забудет, как складывать слова в предложения. Но мои желания – это последнее, что в тот момент имело значение. Я должен был уберечь ее, я должен был удержать ее на расстоянии, используя любые средства. Игнорировать ее мольбы, возражать, спорить… Все что угодно, только не еще одно ее прикосновение: если я снова почувствую руки Лики на своих плечах, то, клянусь, они останутся там до утра…

– Ее зовут Дио. Она – мой самый близкий человек. И сейчас я должен быть с ней рядом…

Если врать – то безжалостно, до победного конца. Но Лика определенно была не из тех, кто принимал на веру первое, что долетало до ее ушей.

– Какая она, эта Дио? Как она выглядит?!

Оппа. Я понятия не имел, как сейчас выглядит Диомедея, и какое тело попалось ей на этот раз. И Лика безошибочно почувствовала эту неуверенность:

– Хочешь знать мое мнение?

– Вряд ли.

– Но тебе все же придется послушать! Не верю ни в какую Дио! Отказываюсь верить! Потрудись придумать что-то получше!

А потом ее начало пошатывать, и она потеряла равновесие. Вот и все.

Но даже засыпая, она продолжала бороться. Ее рука скользила по одеялу, словно пытаясь найти меня в навалившейся темноте. Ее губы шептали мое имя. По ее щекам текли слезы…

Не знаю как мне удалось уложить ее в кровать и не поддаться искушению пристроить голову на ту же подушку, уснуть с ней рядом, а утром позволить судьбе решить все вместо меня…

Не знаю, как, но я все же простился с ней.

Снотворное выметет панику и страх из ее головы. Регенерирующее средство в два счета заживит рану на предплечье… а еще у меня есть силентиум. Я мог бы стереть последние два часа из ее памяти. Она бы забыла все: похищение, аварию, преследование Вано и… все то, что случилось после. Как насчет еще одной инъекции, Повелитель шприцев?

Нет. Я хочу, чтобы она помнила все.

Так же ясно, как это запомню я.

* * *

Я гнал машину к аэропорту. Езда по ночным городам всегда завораживала меня. Но не в этот раз. Перед глазами плыло нежное умиротворенное лицо, сияющая в темноте кожа, крепко сомкнутые веки, два полукруга ресниц, отбрасывающих на скулы изогнутые тени… Второй раз я видел ее спящей. Второй раз и последний.

Мой запас кофеина был на нуле. Усталость, которая все это время только робко топталась на пороге, теперь решительно ломилась в дверь. А поверх усталости стелилось тяжелое лоскутное одеяло из воспоминаний уходящего дня: только сейчас я осознал, сколько всего произошло и что именно произошло.

Я встретил девушку, в которую был влюблен донор моего тела.

Ей понадобилось меньше двух суток, чтобы воскресить во мне все, что до этого упорно скрывалось в подсознании.

То, что скрывалось в подсознании, было хуже самого изощренного ночного кошмара: термоядерная смесь нежности, вожделения и желания обладать этой девушкой любой ценой.

Но самое неудобное и пугающее заключалось в другом: я не мог разобраться, где заканчиваются остаточные реакции мозга и начинаются мои собственные желания: это Феликс хотел прикоснуться к ней, когда она спускалась по ступенькам школы, или я? Это ему хотелось убить всех, кто угрожал ей, или это было уже моим желанием? И, наконец, это он сейчас так рвался к ней, или это я сам едва-едва сдерживал себя, чтобы не повернуть обратно?

Мысль вернуться в дом, дождаться утра и встретиться с ней взглядом, когда она проснется, – о, даже райское яблоко вряд ли было столь соблазнительным. «Что если задержаться еще на один день? Всего на один день дольше, нем ты планировал? В конце концов, можно не возвращаться в этот нафаршированный воспоминаниями дом, ты можешь остановиться в гостинице. А еще все представится в другом свете, когда ты выспишься. Представь, как она обрадуется. Представь, каково это будет – увидеть ее снова…»

– Если я вернусь, то больше не смогу заставить себя уехать, – громко сказал я себе, пытаясь перекричать этот монотонный гипнотизирующий голос, звучащий у меня в голове и упрашивающий меня вернуться обратно.

«Слишком поздно бежать, приятель. Инсанья уже ест твои нейроны один за другим. Ты просто еще не до конца сообразил, но очень скоро…»

– Заткнись, мать твою!

О небо, я разговариваю сам с собой…

«Это только начало, чувак…»

Я включил музыку, наспех тыкая в кнопки на панели управления. Салон заполнила музыка и голос девушки, поющей по-итальянски. Итальянский похож на латынь и действует как успокоительное. То, что надо, чтобы унять это странное головокружение и боль в висках.

In tanto dolore niente di sbagliato, niente, niente…[35]– пела девушка. У меня было свое мнение на этот счет: то, что я чувствовал, никак нельзя было назвать «нормальным». Это было чистое, невыносимое, сокрушительное безумие.

Я бросил свою машину на парковке симферопольского аэропорта, распорядился прислать сюда кого-то из людей Уайдбека и перегнать ее обратно в Лугано. Потом купил билет на ближайший самолет и еле-еле дополз до своего гейта. Это последнее, на что меня хватило, потом голова перестала мне служить. Перелет Симферополь-Стамбул-Милан я почти не помнил. Два раза я садился в самолет и тут же отключался. Два раза приземлялся и долго не мог понять, откуда и куда лечу. Пару раз мне звонил Альцедо, но я с трудом мог припомнить, о чем мы говорили.

Около полудня я прилетел в Милан, нашел машину, которую прислали за мной из Уайдбека, и обнаружил в салоне белокурого ребенка, нетерпеливо барабанящего пальцами по баранке. То, что это Альцедо, до меня дошло только спустя несколько долгих секунд.

– На тот случай, если ты подзабыл, то напоминаю, это я, твой замечательный во всех отношениях братишка, – ухмыльнулась «девочка», обнажая ряд белоснежных маленьких зубов.

– Да, теперь вспомнил, – проворчал я, заползая в машину. – Не поверю, что ты вытащил свою задницу из кровати, чтобы навернуть сюда за мной сотню километров.

– Сам в шоке. Но раз уж это чудо свершилось, то мне не терпится услышать все подробности о «миссии спасения». Судя по твоему видочку, мамочка с дочкой мяли тебя в объятиях сутки без остановки, – ржет Альцедо, выводя машину на оживленную трассу.