– Ну, он, вроде, игумен … Богу служит… – совсем засмущался Пиндюрин, чувствуя, что правда и логика не на его стороне.

– Митрополитбюро ЦК РПЦ московского пархата он служит и власти апостасийной, поставившей эту блудницу вместо Христовой Православной Церкви в России. Или он не стращал тебя КГБейкой?

Почему человек принимает те или иные решения? Под давлением упрямых и неопровержимых фактов? Под действием логики? Или страстно, по велению сердца? А Бог его знает, почему.

Именно Бог и знает и никто кроме Него. Алексей Михайлович не знал, но решение принял.

– Куда мне теперь идти? Что делать? – спросил он со всей серьёзностью и решимостью, на которые был способен.

– А куда послали, туда и езжай, – отвечал человек. – Только к епископу тамошнему не ходи, не нужен он тебе. Он такой же архиерей, как тот игумен, как и главный ихний Падре Арх. Приедешь, жди. Человек должен придти, к нему и прилепишься, помогать будешь. А далее сам увидишь, – он достал из большой вместительной сумы внушительный свёрток и положил его на стол. – Вот посылочку передашь тому человеку. Не бойся, не бомба, книги это. Можешь и сам почитать, весьма полезно будет.

Человек залпом допил остатки вина в стакане и встал из-за стола, собираясь уходить. Но задержался.

– И ещё на словах передай ему: «Роман должен быть написан».

– Так и передать?

– Так и передай.

Он резко повернулся и на этот раз ушёл бы, не останавливаясь, если бы Пиндюрин сам не окликнул его.

– Подождите. Простите, а как я его узнаю, ну, человека того?

– Ты прежде себя узнай. Тогда свой свояка, как говорится …. На вот.

И человек поставил на стол маленькую, в палец высотой игрушку – весёлого, никогда не унывающего, всегда встающего с колен, как его не клони, Ваньку-встаньку. Оба молчали, Алексей Михайлович сидя за столом и теребя в мокрых от волнения руках скуфейку, а человек стоя возле стола вполоборота, готовый уж идти, но не трогаясь с места. А забавная детская игрушка на столе поколебалась-поколебалась да приняла решительно строго вертикальное положение.

– Будь осторожен. Бумагу сопроводительную, что дал тебе тот боров, не выкидывай, пригодится. Особо не светись, живи тихо и жди. А коли устанешь ждать, или сомнения заедят, Ваньку этого колыхни, он многое тебе подскажет. Да храни тебя Господь, – наконец, выговорил человек последнее напутствие.

– Кто Вы? – уже почти вдогонку спросил Пиндюрин.

Человек помолчал, как бы задумавшись над ответом, и сказал односложно.

– Рассказчик.

На платформе затерянного в лесу маленького полустанка остались двое – седой как лунь старик и молодой мужчина, совсем ещё юноша.

– Так кто же Вы всё-таки? Появляетесь всегда так неожиданно…

– Я уж не раз говорил тебе. Прохожий. Хожу вот, ищу Любовь по земле.

– А есть ли она, любовь-то? Я тут за последние сутки столько всего насмотрелся-наслушался… Разврат, ложь, мздоимство, лицемерие и полное равнодушие людей друг к другу. А любовь… Не знаю… То, что тот чел… то, что этот сказал о любви весьма похоже на правду.

– Так он всегда говорит то, что ПОХОЖЕ на правду.

Чёрный бескрайний лесной океан вздохнул тяжко, зашевелился взволнованно, будто вторя слову человеческому, и загудел протяжно, как бы оглядываясь на те времена, которые хоть и дикие, и неустроенные, и кровавые, но с Любовью да с Верою дружные. Тогда человек и лес согласны были. Человек признавал за лесом силу великую, заповедную, с уважением и даже почтением к нему относился, читал, понимал и познавал его тайную науку, выраженную в сказаниях и приметах, берёг его. И лес отвечал человеку взаимностью. Кормил, согревал, снабжал всем необходимым для обустройства быта, щедро одаривал из своих кладовых наиболее пытливых и старательных златом, да серебром, да каменьями самоцветными. А в лихую годину укрывал надёжно да, путая следы и тропки, заманивал, хоронил в себе ворогов. Любовь всегда взаимна, всегда обоюдоприветлива, обоюдоласкова. В Любви неизменно чтобы взять нужно дать. Причём, не заботясь о том, чтобы взять, подменяя её меркантильно-коммерческим ты мне, я тебе, а по велению души, по зову сердца, по невозможности, неспособности не дать, утаить. Любовь – не желание иметь, как думают многие, Любовь – неиссякаемая потребность отдавать. Нет, неразделённой Любви не бывает.

– Неразделённой Любви не бывает, – перевёл Прохожий на человеческий язык лесной гул. – А там ли ты её искал? И её ли? Люди часто путают, подменяют понятия. Искренне думая, что ищут верность, на самом деле стараются о прилипчивой услужливости. За щедростью скрывают расточительность, за бережливостью – скупость. За Любовью – похоть, за верой – фанатичную обрядовость. За патриотизмом – неприятие всего инородного, за смирением – элементарную трусость. Да мало ли какими ещё подменами лукавый замутил человеческое разумение? Вот и тебя проверил на искус, только уж больно близко приступил к тебе, вплотную, не опосредованно, но самолично. К таковым вольностям он редко прибегает.

Женя молчал и в упор смотрел на старца, ожидая, надеясь, теперь даже веря увидеть в нём то, что всегда чувствовал, но никогда не мог понять, растолковать самому себе истинное значение. Что есть Правда? Что есть Любовь? Что есть Вера? Он и сейчас ещё не вполне понимал, и это раздражало, злило. И вдруг его прорвало.

– Да что же это такое?! Я ничего не понимаю. Мне кажется, что всё это сон – стоит проснуться, и всё исчезнет. Но с другой стороны вроде бы не сон вовсе, не мираж, хотя ничего такого не может быть. Понимаете, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Мистика какая-то, безумие. Скажите, что происходит? Я сошёл с ума? Или это розыгрыш, который вот-вот разъяснится? Или я всё же безумен? Скажите, я безумен, да, безумен?

– Напротив. Ты выздоравливаешь. Хотя до полного исцеления ещё далеко. Вот и сейчас ты всё ещё сомневаешься, хотя не далее как всего несколько минут назад одной только силой мысли развеял в пух и прах того, кто называл себя властелином мира. Но не пугайся и не тушуйся. Это вполне естественно. Знаешь, с кем тебе пришлось повстречаться и пообщаться? Догадался, небось? Тебе годков-то сколько будет? Чай не боле двадцати пяти?

– Двадцать три, – ответил Женя, сконфузившись.

– Вот. То-то и оно. И за свою неполную четверть века ты чем только не занимался, о чём только не заботился, чем только не озадачивался, распыляя и разделяя себя на множество мелких и не очень мелких человечков. Что-то заводило тебя в тупик, и ты бросал это что-то, теряя интерес; иные затеи, тоже не особо удачные, хранишь, помня о них, но оставляя на потом. В чём-то ты преуспел, насколько может преуспеть молодой человек твоих лет. Но всё равно жизнь заставляет тебя, как и всех, в общем-то, людей разбрасываться на великое множество дел и забот, не позволяя сосредоточиться на одном, главном. Ведь так? Так, так, не оправдывайся, я не сужу тебя. Такова жизнь человеческая, многогранная, разноплановая, богатая оттенками и нюансами, и оттого прекрасная и удивительная. Много у человека дел на земле, и многое он должен успеть, а времени ему на это дано всего ничего, каких-нибудь лет семьдесят-восемьдесят. А если исключить малое детство и преклонную старость – годы не особо плодотворные, скорее потребительские – то и того меньше.