И Игнациус, величественно вздымаясь, поплыл по Общинной улице. Джордж засунул оба пакета в отсек для булочек и уселся на обочину. Во повезло — встретил кореша Манкузо. Жирный киоскер отымел его что надо. Джордж яростно взглянул на тележку. Теперь он не только с пакетами влип. Теперь он запопал еще и со здоровенной жестяной сосиской.

Игнациус швырнул деньги кассиру и буквально ринулся внутрь, устремляясь по центральному проходу прямо к огням рампы. Момент был угадан исключительно. Второй фильм только начинался. Мальчишка с изумительными фотографиями — сущая находка. Игнациус задумался, нельзя ли будет его шантажировать так, чтобы он присматривал за тележкой день. На беспризорника определенно подействовало упоминание о друге в полиции.

Игнациус фыркнул при виде начальных титров. Все люди, вовлеченные в процесс создания картины были равно неприемлемы. В особенности художник по декорациям в прошлом слишком часто вызывал у него отвращение. Героиня была еще омерзительнее, чем в цирковом мюзикле. В этом фильме она играла молодую смышленую секретаршу, которую пытался соблазнить стареющий светский лев. Он отвез ее на частном самолете на Бермуды и поселил в роскошных апартаментах. В первую ночь наедине с ним она в панике выскочила наружу, стоило распутнику открыть дверь в ее спальню.

— Мерзость! — вскричал Игнациус, отплевываясь мокрым непрожеванным попкорном на несколько рядов. — Как смеет она притворяться девственницей! Вы только взгляните на ее дегенеративное лицо. Изнасиловать ее!

— На дневных сеансах в самом деле чудики попадаются, — сказала своей спутнице дама с хозяйственной сумкой. — Ты только погляди на него: у него серьга в ухе.

Затем последовала размытая любовная сцена, снятая мягкорисующим объективом, и Игнациус начал терять контроль над собой. Он чувствовал, как его охватывает истерия. Он честно старался промолчать, но понял, что это выше его сил.

— Да они же снимают их через несколько слоев суровой марли, — брызгал слюной он. — О, мой Бог! Возможно ли себе представить, насколько в действительности эти двое морщинисты и отвратительны? Меня, наверное, сейчас стошнит. Неужели никто в кинобудке не может выключить электричество? Я вас прошу!

И он громко загрохотал своей пластмассовой абордажной саблей по подлокотнику сиденья. К нему подскочила старенькая билетерша и попыталась выхватить оружие, но Игнациус одолел ее в рукопашной схватке, и она осела прямо на ковровую дорожку. Потом поднялась и заковыляла прочь.

Героиня, полагая, что под сомнение поставлена ее честь, поимела целую серию параноидальных фантазий, в которых возлежала на кровати вместе со своим распутником. Кровать в это время таскали по улицам и пускали поплавать в бассейн модного курорта.

— Господи Боже мой. И эту сальность они выдают за комедию? — потребовал ответа у темноты Игнациус. — Я не рассмеялся ни разу. Мои глаза никак не могут поверить в то, что они действительно видят этот в высшей степени обесцвеченный мусор. Да эту женщину нужно сечь кнутом, пока она не упадет. Она подрывает всю нашу цивилизацию. Она — китайский коммунистический агент, засланный сюда, чтобы уничтожить нас! Кто-нибудь, в ком осталась хотя бы капля порядочности, — вырвите же, наконец, предохранители! Сотни людей в этом театре деморализованы. Если нам всем повезет, «Орфеум» забудет оплатить свои счета за электричество.

Когда фильм закончился, Игнациус вскричал:

— Под этим американским до мозга костей лицом на самом деле таится «токийская роза» [Токийскими розами» во время Второй Мировой войны называли американских женщин-дикторов японского пропагандистского радио, вещавшего на английском языке на районы Тихого океана и США.]!

Ему хотелось остаться еще на один сеанс, но он вспомнил про юного паразита. Портить хорошее дело тоже нежелательно. Мальчишка ему необходим. Он немощно перебрался через четыре пустых коробки из-под кукурузы, скопившихся вокруг его кресла за весь фильм. Нервы его были совершенно расстроены. Эмоции — выжаты. Ловя ртом воздух, поминутно спотыкаясь, он добрался до конца прохода и вывалился на залитую солнцем улицу. Там, около остановки такси у отеля «Рузвельт», Джордж уныло охранял сосиску на колесах.

— Боже, — осклабился он. — Я думал, ты оттуда уже никогда не вылезешь. Чё у тебя там за риндиву было? Ты ж просто в кино ходил.

— Я вас умоляю, — вздохнул Игнациус. — Я только что пережил травму. Ступайте прочь. Встретимся завтра ровно в час на углу Канальной и Королевской.

— Лады, проф. — Джордж забрал свои пакеты и намылился дальше. — Только язык не распускай, а?

— Посмотрим, — сурово ответил Игнациус.

Он съел «горячую собаку», держа ее дрожащими руками и поминутно заглядывая к себе в карман, где лежала фотография. Сверху женщина выглядела еще более степенной и надежной. Какая-нибудь обедневшая преподавательница римской истории? Загубленная медиевистка? Если бы только она открыла лицо. В ней было что-то одинокое, отчужденное, вокруг нее витал дух чувственного отшельничества и академического наслаждения, невероятно его привлекавший. Он взглянул на клочок оберточной бумаги, на адрес, грубо нацарапанный крошечными буквами. Коньячная улица. Падшая женщина — в руках коммерческих эксплуататоров. Какой многообещающий персонаж для Дневника. Этой конкретной работе, подумал Игнациус, довольно-таки недостает сенсуального раздела. Ей необходима хорошая инъекция аппетитных скабрезных инсинуаций, от которых можно только губами причмокнуть. Быть может, исповедь этой женщины ее немного оживит.

Игнациус вкатил сосиску в Квартал и какое-то дикое, но весьма мимолетное мгновение созерцал возможность закрутить с медиевисткой роман. От зависти Мирна будет просто глодать край своего кофейного стаканчика. Он опишет ей в красках каждую соблазнительную минуту, проведенную с этой ученой женщиной. С ее образованием и боэцийским мировоззрением она весьма стоически и фаталистично отнесется к любым сексуальным бестактностям и ляпсусам, которые он может совершить. Она его поймет. «Будьте милостивы,» — вздохнет ей Игнациус. Мирна, вероятно, атаковала секс так же неистово и серьезно, как выходила на демонстрации социального протеста. Какие муки она испытает, когда Игнациус расскажет ей о своих нежных наслажденьях.

— Осмелюсь ли я? — спросил себя Игнациус, рассеянно тараня тележкой припаркованный автомобиль. Рукоятка уперлась ему в живот, и он рыгнул. Он не станет рассказывать этой женщине, как именно узнал о ней. Нет, сначала они обсудят Боэция. Она будет ошеломлена.

Игнациус нашел искомый адрес и простонал:

— О, мой Бог! Бедная женщина — в тисках у извергов.

Он внимательно осмотрел весь фасад «Ночи Утех» и, неуклюже переваливаясь, подошел к афише в стеклянном ящике. Та гласила:

«РОБЕРТА Э. ЛИ представляет Харлетт О'Хару, Виргинскую Деву (и ее любимца!)»

[Лана присваивает имя героя Гражданской войны, генерала армии южан Роберта Эдварда Ли (1807-1870).]

Кто такая эта Харлетт О'Хара? А еще важнее — что именно у нее за любимец? Игнациус был заинтригован. Боясь навлечь на себя гнев нацистской владелицы, он неудобно пристроился на бордюре и решил ждать.