– Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень устал. Рядом с вами, молодыми, я чувствовал бы себя стариком… Я буду ужинать один.

Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и вышла, задохнувшись от злобы.

Король подал знак Ришелье.

– Герцог! – сказал он. – Мне нужно поговорить с вами об одном касающемся вас деле.

– Сир…

– Я был недоволен… Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете… Я ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.

– Вы знаете этого дворянина, герцог?

– Барона де Таверне? Да, сир.

– А-а! Отец очаровательной певицы!

– Да, сир.

– Послушайте, герцог…

Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо. Таверне до боли сжал кулаки, чтобы не выдать своего волнения.

Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:

– Незаметно следуй за мной.

– Куда?

– Сам увидишь.

Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и пошел следом. Так они подошли к королевским апартаментам.

Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.

Барону де Таверне не пришлось долго ждать. Ришелье спросил у камердинера его величества, что король оставил на туалетном столике, и вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет, завернутый в шелк.

Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за собой в галерею.

– Барон! – воскликнул он, убедившись, что их никто не видит. – Мне показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?

– С тех пор, как мы помирились, – нет! – отвечал Таверне.

– Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?

– Да, в этом я и впрямь сомневался.

– Ну и напрасно! Твоя карьера, а также карьера твоих детей устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится голова!

– Да что ты? – воскликнул Таверне, начиная догадываться, однако еще боясь верить в свою удачу. – Каким же это образом так скоро устраивается карьера моих детей?

– Да ведь Филипп – капитан, а его рота – на содержании у короля.

– Верно… И этим я обязан тебе.

– Ни в коей мере. А скоро мы, возможно, увидим, как мадмуазель де Таверне станет маркизой.

– Что ты! – вскричал Таверне. – Моя дочь?..

– Слушай, Таверне! У короля – хороший вкус. Когда красивая, изящная, добродетельная девица наделена еще и талантами, она не может не очаровать его величество… А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими достоинствами. И король увлекся ею.

– Герцог! Что ты подразумеваешь под словом «увлекся»? – спросил Таверне, напустив на себя важный вид, способный скорее рассмешить маршала.

Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:

– Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря уж о том, что очень плохо знаю орфографию. «Увлекся», по-моему, всегда означало «доволен сверх всякой меры», вот так… Если ты сверх всякой меры огорчен тем, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, то так и скажи.., и я передам это его величеству.

Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.

– Герцог, ты неверно меня понял! – воскликнул барон, хватая его за руку. – Черт подери! До чего ж ты скор!

– Зачем же ты говоришь, что недоволен?

– Я этого не говорил.

– Но ведь ты же требуешь от меня объяснить поступок короля… Дьявольщина! До чего надоели дураки!

– Чего ты сердишься, герцог? Ведь я об этом ни единым словом не обмолвился! Разумеется, я доволен.

– Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?

– Хм, хм…

– Дорогой мой! Ты – сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.

– Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно. Ты понимаешь, что я себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно было и того, что я сидел в этой дыре – Таверне… Добродетель проросла в ней сама собой.

– Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с сорняками. Одним словом, твоя дочь – недотрога.

– Ошибаешься, она – голубив». Ришелье поморщился.

– В таком случае, бедняжке остается только найти хорошего мужа, потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.

Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.

– К счастью для нее, – продолжал тот, – король так ослеплен графиней Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.

Таверне встревожился не на шутку.

– Я думаю, что вы с дочерью можете не беспокоиться. Я дам королю необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.

– Да на чем, Бог мой? – вскричал Таверне, смертельно побледнев и тряся друга за руку.

– На том, чтобы сделать мадмуазель де Таверне небольшой подарок, дорогой барон.

– Небольшой подарок!.. Что же это за подарок? – спросил Таверне; глаза у него горели.

– Да так, сущая безделица, – небрежно бросил Ришелье, – вот она.., смотри!

Он развернул шелк и показал ларец.

– Ларец?

– Да, мелочь… Колье в несколько тысяч ливров; его величеству понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то не будем больше об этом говорить.

– Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!

– Конечно, это было бы оскорблением его величества. Да ведь добродетели свойственно постоянно кого-нибудь или что-нибудь оскорблять!

– Знаешь, герцог, – проговорил Таверне, – моя дочь не может быть до такой степени неразумной.

– Это ты так говоришь, а не она!

– Я отлично знаю, что скажет или сделает моя дочь!

– Можно позавидовать китайцам! – заметил Ришелье.

– Почему?

– Потому что у них в стране много каналов и рек.

– Герцог, зачем ты пытаешься переменить разговор? Я в отчаянии! Поговори со мной.

– Я с тобой разговариваю, герцог, и не думал менять разговор.

– Зачем же тогда говорить про китайцев? Какое отношение их реки имеют к моей дочери?

– Очень большое… Как я тебе говорил, китайцам можно позавидовать, потому что они могут утопить слишком добродетельных дочерей, и никто им слова не скажет.

– Слушай, герцог, надо же быть справедливым, – возразил Таверне. – Ну представь, что у тебя есть дочь.