Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мод уже не злилась, ей было только страшно. Что ждет ее впереди, война — или мир, замужество — или одиночество, жизнь — или смерть?
Был праздник, и все отдыхали. Но при этом очень многие горожане собрались у здания парламента, словно надеясь первыми узнать о его судьбоносном решении. Шофер медленно вел семиместный «Кадиллак» Фица через толпу на Трафальгарской площади, мимо Уайтхолла. Погода стояла пасмурная, но теплая, и некоторые из следящих за модой молодых людей были в соломенных шляпах. Мод заметила у продавца газет анонс передовой статьи «Ивнинг стандард»: «На краю бездны».
Когда автомобиль остановился у Вестминстерского дворца, в толпе раздались приветственные возгласы, тут же сменившиеся вздохами разочарования, когда из машины вышли всего лишь две дамы. Зеваки желали видеть своих героев, таких, как Ллойд Джордж и Кейр Харди.
Дворец был олицетворением викторианской мании к украшательству. Искусно обработанный резной камень стен, повсюду деревянные панели, на полу яркая мозаика, в окнах витражные стекла, на полу узорчатые ковры.
Большинство членов парламента были в традиционных черных визитках и черных шелковых цилиндрах. Только лейбористы, не желая подчиняться традиции, были одеты в повседневное.
Мод знала, что сторонники мирного решения все еще составляют в совете министров большинство. Ллойд Джордж накануне добился своего, и правительство приняло решение не вмешиваться, если нарушение Германией границ Бельгии будет носить чисто условный характер и не будет сопровождаться насильственными действиями.
Обнадеживали итальянцы, объявившие нейтралитет: соглашение с Австрией, сказали они, обязывает их принять участие в войне только в том случае, если она подвергнется нападению, однако по отношению к Сербии Австрия выступала в качестве агрессора. Италия оказалась единственной страной, проявившей благоразумие, с грустью подумала Мод.
Фиц и Вальтер ожидали в восьмиугольном центральном вестибюле.
— Я не слышала, что было на утреннем заседании, — сказала Мод. — А вы?
— Еще три отставки, — сообщил Фиц. — Морлей, Саймон и Бошан.
Все трое были против войны. Но как же так?
— А Ллойд Джордж не ушел?
— Нет.
— Странно… — Мод ощутила холодок дурного предчувствия. Неужели во фракции произошел раскол?
— И что же Ллойд Джордж собирается делать?
— Не знаю, но догадываюсь, — печально сказал Вальтер. — Вчера вечером Германия потребовала, чтобы Бельгия пропустила наши войска через свою территорию.
Мод ахнула.
— Бельгийское правительство заседало с девяти вечера до четырех утра. Они ответили отказом и заявили, что будут сражаться.
Это было ужасно.
— Значит, Ллойд Джордж неправ, — произнес Фиц, — германской армии не придется ограничиться условным вторжением.
Вальтер ничего не сказал, лишь беспомощно развел руками.
Мод боялась, что бессовестный немецкий ультиматум и глупое упрямство бельгийского правительства лишит сторонников мира поддержки в английском правительстве. Слишком уж напоминали Бельгия и Германия Давида и Голиафа. У Ллойда Джорджа было чутье в отношении общественного мнения; может, он предчувствовал, что настроения в обществе изменятся?
— Пора занимать места, — сказал Фиц.
Мод и тетя Гермия прошли в маленькую дверь и по длинной лестнице поднялись на галерею. Здесь заседало суверенное правительство Британской империи. В этой комнате решались вопросы, имеющие значение для четырехсот сорока четырех миллионов, проживавших на территории Британской империи. Каждый раз, приходя сюда, Мод поражалась, каким небольшим кажется этот зал — меньше, чем обычная лондонская церковь.
Правительство и оппозиция сидели друг напротив друга на скамьях, расположенных ярусами. Их разделял проход, шириной — согласно легенде — в две длины меча, чтобы оппоненты не могли перейти от слов к действию. Чаще всего во время дебатов зал был почти пуст, присутствовало не больше дюжины членов парламента, которые рассаживались на скамьях с зеленой кожаной обивкой. Но сегодня зал был полон, и члены парламента, которым не нашлось места, даже стояли у входа. Лишь первый ряд с обеих сторон по традиции был пуст: с правительственной стороны оставались места членов кабинета, а с другой стороны — оппозиции.
Имеет большое значение, подумала Мод, что сегодняшние дебаты проходят в палате общин, а не в палате лордов. Большинство пэров, как Фиц, присутствовали здесь, на галерее, в качестве зрителей. Членов палаты общин наделял властью народ, — хоть право голоса и было меньше чем у половины взрослого мужского населения, а у женщин не было совсем. Асквит большую часть времени тратил на борьбу с палатой лордов, особенно когда обсуждалось предложение Ллойда Джорджа о назначении небольшой пенсии по старости. Борьба была всегда ожесточенная, но палата общин неизменно побеждала. Настоящая причина, по предположению Мод, заключалась в том, что английская аристократия панически боялась, что французская революция повторится в Англии, а потому в конце концов соглашалась на компромисс.
Но вот вошли те, кого ждали оба первых ряда, — и Мод поразило, как изменилось настроение либералов. Премьер-министр Асквит улыбался, слушая Джозефа Пиза, а Ллойд Джордж беседовал с сэром Эдвардом Греем.
— О господи… — прошептала Мод.
— Что такое? — наклонился к ней Вальтер.
— Только взгляни на них! — сказала она. — Они уже обо всем договорились…
На помост взошел спикер в белом парике и уселся на свое место. Он предоставил слово министру иностранных дел, и с места поднялся Грей с бледным, измученным заботами лицом.
Как оратор он никуда не годился. Он говорил многословно и напыщенно. И тем не менее члены парламента придвинулись ближе, а гости на переполненной галерее внимательно слушали в полной тишине, терпеливо дожидаясь, когда начнется главное.
Он впервые упомянул Бельгию лишь через три четверти часа. Затем наконец открыл присутствующим подробности германского ультиматума, о которых Вальтер рассказал Мод перед началом заседания. Члены парламента взволновались. Мод видела, что сбываются ее опасения: все изменилось. Оба крыла либеральной партии, и правое — империалисты, и левое — защитники прав малых народов, — были возмущены.
Грей процитировал Глэдстона:
— «Неужели в данных обстоятельствах эта страна, наделенная таким влиянием и властью, будет спокойно стоять в стороне и смотреть, как на ее глазах совершится тягчайшее преступление, когда-либо пятнавшее страницы истории, и таким образом станет соучастницей этого греховного деяния?»
Какая чушь, подумала Мод. Вторжение в Бельгию не может быть объявлено тягчайшим преступлением в истории. А резня в Канпуре? А работорговля? Англия вступалась вовсе не за каждую страну, подвергшуюся нападению. И утверждать, что бездействие в таких обстоятельствах делает англичан соучастниками преступления, было нелепо.