— Погоди… дай припомнить… — прошептал Дарби, обнимая ее. — «Разорван поцелуй, последний, нежный. Он наши две души уносит прочь…» Видишь, он скорбит о потере возлюбленной. Две души слились в одну, но их разлучили. Разорван поцелуй… И кто знает, что теперь с ними будет?

Генриетта передернула плечами.

— Зато со мной ничего не случится! Неужели за все это время ты ни разу не выслушал Ортолона?!

Но Дарби проигнорировал ее.

— Дальше он говорит, что его возлюбленная — лучшая часть его самого. И это правда. Ты — лучшая часть меня.

— А я думала, что в этом семействе любовные письма пишу я, — прошептала Генриетта, поворачиваясь к нему.

Он коснулся губами ее губ.

— Он советует любимой притвориться, что время, проведенное в разлуке, — это всего лишь долгий сон. О Боже, Генриетта, если что-то случится с тобой, моя жизнь будет не чем иным, как одним кошмарным сном.

— Сном? Ты ужасно выглядишь, Саймон! — покачала головой жена. — Ты что же, совсем не спал?

Он провел рукой по волосам, и без того уже растрепанным.

— Нет.

— Но почему?

Она сморщилась и снова вцепилась в его руку.

— Господи милостивый. Эти боли действительно усиливаются. Так почему ты не спал?

— Если я засну, значит, час-другой пробуду с тобой в разлуке, — пробормотал он в ее волосы — И…

Договорить он не осмелился.

— Чепуха!

Но она на всякий случай поцеловала его.

— Я даже ни разу не ощутила тех ужасных болей, на которые жалуются все женщины. Наверное, потому, что привыкла день за днем испытывать боль, хотя и другого рода. Лично мне кажется, что я вообще обойдусь без…

На этот раз она едва не сломала ему руку и, вздрогнув, пронзительно взвизгнула.

Если бы кто-то спросил доктора Ортолона, что самое сложное в этих родах, он скорее всего затруднился бы ответить. Сами роды особенной трудности не представляли, а вот муж роженицы… Правда, такое часто бывает. Как лучший лондонский акушер, он давно понял, что мужья могут быть еще надоедливее жен. Но этот экземпляр переплюнул всех остальных представителей своего пола, даже членов королевской семьи, в которых сентиментальность сочеталась с поистине ослиным упрямством.

Все девять месяцев беременности мистер Дарби казался вполне разумным человеком. И во время визитов доктора Ортолона рассуждал вполне здраво, проявляя подобающую случаю тревогу за жену.

Но в последнюю неделю или около того этот человек словно с цепи сорвался. Похоже, он всерьез считал, что от беременности можно отказаться, как от надоевшего слуги.

— Для этого слишком поздно, не находите? — спросил доктор Ортолон с хриплым смешком. Разумеется, он смеялся в одиночестве. Мистер Дарби в это время метался по вестибюлю подобно дикому зверю. А когда Ортолон стал подниматься по ступенькам, мигом очутился рядом, бормоча угрозы и сыпля крайне невежливыми репликами.

И что бы вы подумали? Он вломился вслед за акушером в комнату роженицы!

К этому времени леди Генриетта испытывала довольно сильный дискомфорт, хотя держалась, с точки зрения доктора, прекрасно. Мистер Дарби подскочил к изголовью кровати и о чем-то заговорил с женой. Доктор предложил ему уйти, поскольку сейчас необходимо провести обследование его жены, но несчастный круто развернулся с таким выражением лица, что доктор отпрянул в полной уверенности, что место светского джентльмена каким-то образом занял абсолютно нецивилизованный дикарь из джунглей.

— Даже не мечтайте! — прорычал он.

Ортолону показалось, что он видел обнаженные клыки. Пришлось сдаться. Но присутствие мужа в комнате отвлекало пациентку, что в таких обстоятельствах было даже к лучшему.

Схватки, как и полагается, усиливались, а леди Генриетта в это время неустанно журила мужа за грубость и за то, что наотрез отказался уходить из комнаты.

Позже, когда начались потуги, пациентка развлекалась, устраивая мужу скандал за скандалом. Обычно гнев будущих матерей обращался на доктора, и Ортолону подобные вещи всегда действовали на нервы. Теперь же оказалось, что и мужья на что-то годятся… если, разумеется, смотреть сквозь пальцы на крайнее неприличие такого поведения.

В конце концов, все прошло благополучно. Никаких сложностей. Даже немного обидно. Как истинный профессионал, Ортолон обожал безумные скачки со смертью, сопровождавшие трудные роды.

— Абсолютно обычный случай, — заявил он пациентке. Она подняла глаза. Знакомое зрелище. Волосы потемнели от пота и прилипли ко лбу. Белое от усталости лицо. Темные круги под глазами.

Но эти глаза светились неземным светом при виде крохотного свертка в ее руках: синюшного, уродливого человеческого комочка, который уже довольно энергично сосал грудь.

— Как назовете мальчика? — спросил Ортолон, в который раз вымыв руки и готовясь уходить.

— Как назовем?

Леди Генриетта, казалось, тут же забыла о вопросе, обводя пальцем маленькую раковинку детского уха.

— Джоном, — ответил отец ребенка. — Джоном в честь поэта Джона Донна.

Назвать ребенка в честь поэта! Что за дикая мысль!

Но тут доктор Ортолон, к собственному ужасу, заметил, что глаза мужчины полны слез. Захлопнув свой черный саквояж, он поспешил ретироваться.

Генриетта уже издали услышала топот бегущих по коридору девочек. Пронзительные голоса эхом отдавались от стен. Аннабел заливалась смехом, так что Милли была вынуждена вмешаться:

— Немедленно успокойтесь, девочки. Не хотите же вы до полусмерти испугать своего маленького братика? Он еще совсем крошечный.

Малыш только сейчас насосался молока, и маленький животик раздулся, как барабан. Он лежал на сгибе материнской руки, удивительно похожий на пьяного и довольного матроса, отпущенного на берег.

Его отец вышел из смежной гардеробной комнаты как раз в тот момент, когда в комнату ворвались Аннабел и Джози. Аннабел еще нетвердо держалась на ножках, зато умела бегать очень быстро. И поэтому первая добралась до кресла-качалки.

— Мама! — взвизгнула она.

— Не разбуди ребенка, — остерегла Джози, но опоздала. Джон Дарби открыл глаза и сонно огляделся. Он только недавно начал распознавать лица окружающих его людей. Девочки наклонились над ним, стукаясь головами.

— Джонни! Джонни! Улыбнись мне! Улыбнись! — ворковала Джози.

Что же, он и улыбнулся. Ему не жалко. Ведь это две его сестрички, лица которых сияют гордостью и радостью. Живот полон. Мама рядом. Откуда-то даже раздается низкий голос… этот голос тоже ему знаком.