Итак, цесаревич Николай Александрович умер. Мы не будем описывать, как его хоронили и оплакивали. Скажем главное – для Александра II и императрицы Марии Александровны датская принцесса Дагмар стала родным человеком. По пути в Петербург они заехали к брату царицы великому герцогу Гессенскому и пригласили Дагмар с собой. Она несколько дней провела на берегах Рейна с родственниками своего покойного жениха, а потом уехала к себе в Данию.

В те печальные дни, когда Александр впервые увидел датскую принцессу, убитую горем, у него проснулась к ней жалость. Потом, в гостях у герцога Гессенского, они гуляли с Дагмар по берегу Рейна, но говорили только о бедном Никсе. Все эти прогулки проходили под бдительным взглядом Александра II, у которого возникла неуместная мысль женить своего Сашку на Дагмар. Именно здесь он высказал мысль «оставить дорогую Дагмар возле нас». Датчанка ничего не ответила на пожелания императора. А через две недели она получила от императора письмо, в котором совершенно определенно говорилось, что он хотел бы оставить ее в своей семье. Намек был достаточно очевиден. Речь могла идти только о замужестве, и кандидатурой в женихи мог стать только брат покойного Александр. Однако никаких чувств она к нему не испытывала, как, впрочем, и он к ней. После прогулок на Рейне они остались друзьями и договорились писать друг другу «время от времени».

Дагмар на письмо Александра II ответила уклончиво – мол, траур еще не кончился, а слова любви она хотела бы услышать «от самого Саши». А тот не думал их говорить. Представлять Датское королевство на похоронах Николая приехал брат Дагмар принц Фредерик. Совершенно неожиданно он от имени короля вручил Александру высшую награду Дании – орден Слона. Это уже что-то значило. К этой награде он прибавил письмо Минни с просьбой сохранить «ко мне Ваши дружеские чувства». Вполне определенно датчанка проявляла к нему интерес. Александр через время ответил ей короткой запиской, а затем в их переписке наступил длительный перерыв. Александр был противником скорых решений, к тому же, у него была сердечная тайна…

После смерти старшего брата жизнь Александра изменилась – теперь он стал наследником престола. Отец стал приучать сына к государственным делам, приглашать на доклады министров, переправлял ему для ознакомления важные бумаги. Но и та жизнь, которая оставалась за пределами государственных забот, продолжала интересовать и манить Александра. Он всегда ощущал недостаток друзей, среди родни и свиты он остался совсем один, не с кем было поговорить, некому было излить свою душу. Друга и брата Никса ему никто не мог заменить. А ему в ту пору было всего 20 лет!

Лето 1865 года царская семья провела в Петергофе. Распорядок дня был расписан до мелочей. Утром цесаревич должен был являться к императрице для поцелуя, а по вечерам присутствовать у нее на собраниях, куда приглашались только избранные. Они читали, музицировали, играли в карты. Александра всегда раздражала эта скучная придворная жизнь, но изменить он ее не мог. Однако с некоторых пор посиделки у матери стали радовать цесаревича. Он имел возможность видеть «милое личико». Кому же оно принадлежало?

Еще весной 1864 года Александр приметил новую фрейлину своей матери – живую и стройную княжну Мари Мещерскую. Она не была красавицей, и Мака, может быть, и не обратил бы на нее внимания, но несколько коротких разговоров, пара оброненных ею фраз запечатлелись в его памяти. Девушка была, несомненно, умна и начитана, что сразу выделяло ее из толпы глупых и жеманных придворных дам. Александр вдруг почувствовал, что с ним происходит нечто необычное. Он еще не испытал сильных сердечных влечений и не мог себе объяснить, почему каждое воспоминание о Мари заставляет биться его сердце.

Александр расспросил друзей о Мари. Оказалось, что она родилась во Франции и переехала в Россию только в 18 лет, а так все время проживала то на Лазурном берегу, то в Париже. Причиной переезда в Россию стала смерть ее родителей. По протекции дальних родственников она была представлена ко двору и получила шифр фрейлины. Александр, как чисто русская натура, сразу же проникся сочувствием к «бедной сиротке» и принялся ее опекать.

Зима 1864—1865 годов ознаменовалась в Петербурге вихрем великосветских балов. Александр с детства был стеснительным, и эти балы пугали его – в силу своей мощной комплекции он не любил танцевать, боясь выглядеть смешным. Однако он переборол себя, так как самой желанной партнершей по танцам была несравненная Мари. Она прекрасно танцевала, и Александр не чувствовал неловкости – они скользили по паркету, улыбались и были счастливы. Александр II заметил блеск в глазах сына и смотрел на это дело благосклонно – как на естественное увлечение молодого парня. Впрочем, император был и сам такой (о его амурах мы уже рассказывали). Мать узнала об увлечении сына от него самого, но тоже списала это на молодость.

К весне 1865 года он уже определенно знал, что Мари ему нравится, она была ему симпатична больше других фрейлин. Более того – он влюбился, он испытал то чувство, которое захватило его целиком, о котором он так часто читал в книгах. Воспоминания о Дагмар были для него лишь мимолетным явлением. После смерти Никса отец и мать не раз заводили речь о датской принцессе, намереваясь ее оставить «при нас». Это их желание мог осуществить только наследник престола, но образ Дагмар был для него настолько отвлеченным, что он думать о ней забыл. Ему хватало и других приятностей, например общения с обворожительной Мари.

Летом 1865 года Александр наконец разобрался в своих чувствах и понял, что любит Мещерскую. 7 июля он записал в своем дневнике: «Каждый день то же самое, было бы невыносимо, если бы не М.». Он с трепетом ждал встречи с ней, постоянно думал о ней. Общение с предметом его воздыханий стало потребностью жизни Александра. Мари как никто была участлива, сердечно сочувствовала его горю, внимательно и сострадательно слушала его рассказы о смерти Никса. В лице Мари Мещерской он встретил не только свою возлюбленную, но и друга, которого ему так долго не хватало. С Мари Александр никакой неловкости не испытывал, с ней было просто, она его понимала – и они стали друзьями.

Александр относился к себе критически, ему казалось, что он – такой некрасивый и неуклюжий – не может нравиться женщинам. Ему не были присущи легкость и грация, отличавшие некоторых его родственников. Он всегда чувствовал себя неловко, не знал, о чем говорить с девушками, и потому в большинстве случаев молчал. Но с Мещерской неловкости не было, с ней было просто, Мари его понимала, и Александру казалось, что он нашел родственную душу.

Однако оставался еще и двор, этикет и правила, мешавшие их свободному общению. Он был наследником престола, а она – фрейлиной. В Петербурге, при дворе, они не имели возможности свободно общаться. За городом – в Петергофе или Царском Селе – с этим было проще. Можно было, заранее условившись, якобы случайно встретиться на прогулке в парке и побеседовать часок-другой. Но и эти меленькие хитрости не ускользнули от бдительных глаз придворных. Кто-то что-то непременно видел и слышал, кто-то сопоставил в уме некоторые несообразности в поведении Александра (это только влюбленному кажется, что никто не видит и не слышит стук его сердца, а на самом деле все видно и слышно). Тем более когда дело касалось сердечных тайн наследника престола.