Набрел он на Константина как нельзя кстати. Сны рязанского князя, усталого и измученного странствиями по лесным дебрям, были просто неописуемы. Казалось, что перед ним открывается дверца в ад, только не библейский, а гораздо более страшный, невзирая на отсутствие кипящих котлов и раскаленных сковородок.

Ничего подобного Константин в нем не наблюдал. Впрочем, он вообще ничего там не видел. Просто перед ним открывалась дверца в некую черную бездну: мрачную, пустую и безмолвную, а сзади его туда словно кто-то подталкивал. И была твердая уверенность – если он там окажется, то пути назад для него уже не будет. Никогда. Скорее всего, он даже и не проснется. Вернее, проснется, но не он, а кто-то чужой и страшный, выпихнувший Константина из княжеского тела.

Причем с каждым днем дверца открывалась все шире, подталкивали все настойчивее, а у него самого сил к сопротивлению оставалось все меньше и меньше. Не удивительно, что каждый последующий сон все ближе и ближе приближался к тому неотвратимому, что терпеливо ждало его за дверцей.

Да и наяву, как он ощущал, с ним явно что-то происходило, и это что-то не просто овладевало им, но так же, как и во сне, влезало в его тело все глубже и глубже, вытесняя прежнего обитателя вон.

Ведьмак, когда Константин тихонечко спросил его об этом, оставшись наедине, подтвердил все самые худшие опасения князя.

– Темнеешь, – хмуро заметил он. – Ох и напарничка мне Всевед послал – шагу от него нельзя отойти теперь, – попробовал он было полушутливо возмутиться, но, напоровшись на пытливый взгляд Константина, который молча ждал окончательного ответа, сразу же осекся и добавил почти виновато: – Сильно темнеешь.

Сам же ведьмак быстренько отвернул голову в сторону, чтобы князь не прочел свой приговор в его зрачках. На самом-то деле Константин так «потемнел», что Маньяку было уже непонятно – сколько в нем еще осталось от человека, а сколько заменилось страшной неведомой силой. И вообще неясно, кто он теперь на самом деле.

Когда Константин попытался спросить что-то еще, ведьмак, не зная, что отвечать, лишь заговорщически приложил палец к губам, указывая на возвращающихся из лесной чащи Николку и норвежца. Мол, позже поговорим. Те вернулись с тяжелым грузом, но крайне довольные как собой, так и удачной охотой.

Они быстро развели костерок и впервые за несколько суток поели горячего жареного мяса. Кабан, которого Ральф и Николка завалили, был старым секачом, мясо никак не хотело прожариваться, потому что мешала жесткая щетина, но они с жадностью наворачивали огромные куски, наполовину обугленные, наполовину сырые, но аппетитно припахивающие голубым дымком походного костра.

Блаженство было двойным, даже тройным. Во-первых, погоня от них отстала. Во-вторых, возможно, что осколки одной из гранат, попав в князя Ярослава, приведут к летальному исходу еще до того, как его успеют привезти в Переяславль-Южный, и тогда… Нет, об этом и думать не стоило – до чего дух сразу захватывало. В-третьих, они только что хорошо поели. В-четвертых же, невзирая ни на что, Константин уже предвкушал, как он сладко выспится этой ночью. В-пятых…

Но додумать Константин не успел. Коротко свистнувшая стрела с тупым хрустом вошла точно в грудь спецназовца.

– Я ж заговоренный, – успел прошептать тот удивленно и рухнул на землю.

Вторая почти тут же угодила в Ральфа, который не издал ни звука.

Маньяк с Константином немедленно вскочили на ноги и….

– Даже и не думай, княже, – чуточку с ленцой произнес очень знакомый Константину голос.

Едва говоривший выехал на свет, как князь узнал его. Это был убийца, он же насильник, он же возмутитель Пронска, человек, который ранил ядовитой стрелой Миньку, сжег Рязань, был повинен в гибели сотен простых рязанцев, а также его жены и Купавы. Словом, это был тот самый Гремислав.

– Стоять, – негромко произнес Константин, едва заметив, как Маньяк сделал шаг в сторону. – Стой, где стоишь, а то они из тебя сейчас ежика сделают.

Ведьмак послушно остановился.

– А что по такому случаю говорила мамочка воеводы, княже? – вновь раздался до омерзения знакомый голос.

Между тем на полянке сзади Гремислава появился первый всадник. За ним из лесной тьмы вынырнули еще несколько.

– Десять, двенадцать, пятнадцать, – успел вполголоса машинально посчитать их количество Константин и громко ответил: – Если ты про Клавдию Гавриловну, то помнится, что мой воевода как-то сказал с ее слов, что не очень-то хорошо быть вторым мужем вдовы, но все равно это гораздо лучше, чем быть ее первым мужем.

После некоторой паузы до опального дружинника наконец-то дошел смысл шутки, и он раскатисто засмеялся. Следом за ним стали смеяться остальные.

– А ты не из робкого десятка, княже, – одобрительно заметил он. – Не у многих хватило бы духу шутки шутить перед собственной смертью.

– А в чем мои воины перед тобой провинились, Гремислав? – спокойно осведомился Константин. – Ну, понятно, что ты на меня обиду затаил. Хотя если разобраться, то кроме самого себя тебе виноватить некого. А их-то за что?

– Такой, стало быть, им выпал жребий, – пожал плечами Гремислав. – Не поехали бы они сюда с тобой – жить бы остались.

– Маньяка-то хоть пожалей.

– А ты меня пожалел?! – крикнул Гремислав.

– Я тебя по Русской правде судил, – твердым голосом ответил Константин. – Божьего суда ты сам испугался – сбежал.

– Как же, по правде, – издевательски засмеялся Гремислав. – А когда я тебе три года назад девок свежих, почитай, кажный месяц таскал, а потом, чтоб огласки не было, их в Оке вылавливали – это как? Что об этом в Русской правде сказано? Коли по закону решил жить, так с себя бы и начал. А я всего одну и попортил. К тому же и ту не убивал – сама она в Проню кинулась. Да и брат ее – он же и вправду на меня бросился. Что мне оставалось?

Объяснять, что три года назад его, Константина Орешкина, вовсе и не было в княжеском теле, смысла не имело, поэтому он ограничился лишь лаконичным замечанием:

– Брат ее без меча был, так что ты безоружного убил.

– Без меча, – хмыкнул Гремислав. – А ты знаешь, княже, как легко простой лопатой человеку глотку порвать? Я бы тебе сам показал на мальце твоем подыхающем, токмо жаль, что лопаты под рукой нет, да и поспешать мне надобно. Я уж тут и так подзадержался, четыре дня тебя вынюхивая да высматривая.

– Маньяк, встань сзади меня, – шепнул Константин. – Как только стрелы полетят в нас, ты тоже падай. Только так, чтоб я тебя накрыл. Авось не заметят, а добивать не пойдут. Мне-то уже так и так конец.

– Сам вставай, – буркнул ведьмак. – Если от Вассы спас, так думаешь, что я вовсе ни на что не годен?

– Ты что, княже, Русскую правду вспоминаешь или молитву читаешь? – поинтересовался Гремислав.

– Скорее, псалом, – откликнулся Константин.