— Поворачивайте! Или сначала убейте нас.

— Это сколько угодно! Да за милую душу!

Тот, что свалился в грязь, подскочил, выхватил меч.

— Оставьте его мне, парни! Он, кажись, вент! Страсть люблю этих уродов резать!

Згур сжал рукоять. Вот и для меча час настал! «Синий плащ», сообразив, откуда долетела стрела, отскочил, стал боком к камню:

— Люблю вентские кишки на клинок мотать! Ну, давай, урод! Сейчас я тебе надеру задницу!

Франкский меч блеснул в неярком вечернем свете. Згур поморщился. Этот, вываленный в грязи, не опасен. Но он один, а остальных — две сотни.

— П-погоди! — вперед протолкался какой-то длинноволосый, без шлема. — М-меч! П-пусть покажет м-меч!

Ответом была недоуменная тишина, но вот крик подхватили, сначала двое, затем десяток.

— Меч! Меч! Парень, покажи меч!

Згур растерянно оглянулся. Теперь кричали все. «Ката-киты» подступили ближе, задние проталкивались в первый ряд.

— Меч! Перекресток! Меч! Пусть покажет меч! Одноглазый взмахнул рукой. Крики стихли.

— Покажи нам свой меч, парень! Подраться еще успеем, совершен-понятно.

Згур даже растерялся. Чего они хотят? И почему кричат о перекрестке? Костяная Девка тоже говорила…

— Глядите! Не деревянный!

Одноглазый и черный осторожно подступили, взялись за лезвие…

— Монокорн!

Черный отшатнулся, рука в кожаной перчатке коснулась лба:

— Монокорн! Монокорн!

Згур ничего не понимал. Странное слово! «Моно», кажется, «один»…

— Монокорн!

Палец в перчатке указывал теперь на клинок. Знакомый клинок с полустершимся клеймом: гривастый конь с рогом на голове… Единорог! Монокорн!

Згура окружили. Руки тянулись к мечу, но никто не решался прикоснуться. Смотрели, негромко переговаривались, увидевшие отходили в сторону, их сменяли другие.

— Это твой меч, парень?

Голос одноглазого теперь звучал иначе — уважительно, даже испуганно. Згур вновь удивился.

— Мой, конечно!

«Катакит» повернулся к товарищам, взмахнул рукой:

Вождь встретит войско у камней, где перевязь дорог… И десятки голосов прокричали в ответ, дружно, слитно:

И к славе вновь откроет путь клинок-Единорог!

Кричали по-румски, и Згур понял не сразу, когда же понял, поразился еще пуще. Они что, тоже «верши» любят?

— Кто ты, компаро?

Худощавый смотрел сурово, старый шрам на щеке покраснел.

— Згур, кмет Вейска Края.

Про сотника лучше было не говорить, мало ли…

— Комит? Ты комит, компаро? — худощавый недоверчиво оглянулся. — Он говорит…

— Комит! Комит Згур! — тут же отозвались остальные. — «Вождь встретит войско у камней»! Комит с нами!

И тут только Згур сообразил, что похожие слова иногда вовсе не сходны. «Кмет» — это просто кмет. А вот по-румски «комит» — чуть не тысячник. Нет, больше! «Тысячник» — «хилиарх», выходит, «комит» — не иначе как «глав-ч ный воевода». Интересно, что значит «компаро»? Кажется, «товарищ». Или «друг»?

— Не удивляйся, комита, однако! — На лице черного сияла белозубая улыбка. — Мы и наша растерялась. Мы и наша уже и верить перестала!

— Ясно…

Ясного, признаться, было мало. Единорог, странные «верши», «комит». Зато понятно другое — ватага все еще на дороге и сворачивать не собирается.

— Хорошо! Кто у вас старший? Худощавый переглянулся с одноглазым, тот — с черным.

— Старший? Нет у нас старшего, компаро…

— Как — нет? — крикнул кто-то, и десятки голосов вновь завопили:

— Единорог! Единорог! Комит Згур!

— Комит!

Одноглазый выпрямился, правая рука взлетела вверх.

— Хайра, комит! Осмелюсь сообщить! Третья, пятая и седьмая сотни Орлиного лохга совершают переход. В наличии двести двадцать два человека. Раненых девятеро, больных — трое. Сообщал фрактарий Гусак!

Гусак? Странные имена у румских фрактариев!

— Вольно! — Згур сделал привычную отмашку правой, словно перед ним стоял боец его сотни. Происходило что-то непонятное, но этим непонятным можно воспользоваться. Самое время.

— Почему вы сожгли село?

— Сожгли? — худощавый шагнул вперед, по изуродованному лицу скользнула злая усмешка. — Тебя обманули, компаро комит! Тебя — и всех остальных. Мы не жжем сел! Это делают каратели Кей-Сара, чтобы лишить нас поддержки. Мы — воины Катакита!

Сказано это было так, словно имя вождя мятежников все объясняло. Переспрашивать Згур не стал. Может, так оно и есть. Способ не новый.

— Мы и наша села не тронем, комита, — вступил в разговор черный. — Но мы и наша устали шибко, однако. Мы и наша три ночи в снегу ночевала…

Згур кивнул. Стало ясно — ватагу не остановить. Пока эти люди готовы его слушать. Но назад они не повернут. Значит, все зря? А что, если…

— В селе всего пять домов. Но за ним есть усадьба. Дедич уехал еще прошлой весной, там пусто. Места хватит для всех.

…О пустой усадьбе он подумал сразу, как только услыхал о приближении ватаги. Наверно, в богатом хозяйстве и припас найдется. А дедич — Дий с ним, с дедичем, нечего убегать было!

«Катакиты» переглянулись, одноглазый Гусак одобрительно крякнул:

— Вот это дело, совершен-понятно! Разреши выступать?

Згур оглядел взволнованную толпу. Все смотрели на него, «синий плащ» стоял, раззявив щербатый рот, начисто — забыв о желании «надрать задницу» столь нелюбимому им «венту». Они удивлены, поражены, обрадованы — но назад не повернут. Запретить им он не сможет. Разве что немного

задержать — ненадолго, чтобы односельчане бабки Гаузы сумели уйти подальше.

— Не разрешаю. Не вижу войска, фрактарий! С такой шайкой стыдно входить даже в коровник!

— Виноват!

Гусак резко повернулся, взмахнул рукой:

— Третья сотня! Становись!

— Пятая сотня!.. Седьмая сотня!.. — эхом отозвались в толпе.

Миг — и толпа исчезла. На грязном истоптанном снегу стояло войско — ровные ряды бойцов, усталых, заляпанных грязью. Но это было все-таки войско, и Згур облегченно вздохнул. Кажется, что-то удалось. Теперь бы вспомнить, как будет по-румски…

— Поправить оружие! Смирно! Равнение на середину!

— Вольно!

Згур обернулся. Все! Больше ничего не сделаешь. Даже если это все — нелепая игра. Но все-таки, что происходит?

— Третья сотня — шагом вперед! Пятая… Седьмая… Гусак, немного отстав, нерешительно поглядел на Згура: