Мы попадаем к Юрию Михайловичу, и опять с камерой! Надо было видеть Юрия Михайловича, который встал, нас встречая, и не может понять — зачем звукооператор кидается к нему и вешает микрофон? С другого конца бежит на нас его пресс-секретарь Сергей Цой, и только потому, что мы вроде никого не убиваем и в общем-то две женщины, нас не вышвыривают. Встреча, как говорится, пошла, надо задавать вопросы. Мы, конечно, не готовились, поэтому не знали, с какого конца подойти к разговору. Единственное, что мы в тот момент имели — это полное расположение Юрия Михайловича. В конце концов нам помог пришедший в кабинет Музыкантский.

Но закончился этот мой бизнес при таком бодром начале достаточно плачевно. Почему? Все оказалось просто. Вопрос уперся в участок земли в центре Москвы. Первоначальную стоимость проекта оценили в двенадцать-четырнадцать миллионов долларов, потом она начала расти. Как выяснилось, геодезия участка давно имелась, и проектировщики знали, что на нем строить невозможно. Тем не менее они сделали проект, который получил массу всяких премий. Юрий Михайлович сам завелся, поскольку каток выглядел сверхнеобычным — на сваях над набережной, машины шли бы под ним, как под мостом.

Дворец в проекте выглядел фантастическим. Только в укрепление грунта надо было вбухивать такие же фантастические средства. Проект с четырнадцати миллионов вырос до тридцати трех. А Юрию Михайловичу такой же точно проект показали, но на нем стояла стоимость — двадцать семь миллионов. Мы пригласили компанию из Германии, которая, все посчитав, сообщила нам, что проект настолько убыточный, что его только в России можно реализовать. Более шестидесяти процентов денег должны быть закопаны в грунт, чтобы он не поплыл. То есть весь участок расположен на «плавуне». Мало того, через него проходила куча всяких коммуникаций, в том числе кабелей, которые ни при каких условиях трогать нельзя.

Мы вновь встретились с Лужковым, и я предложила: «Юрий Михайлович, мы на такой участок не найдем инвесторов, это раз. Проект никогда не окупится, это два». Он: «Я от такого проекта отказываюсь». Я ему: «Я, естественно, тоже, потому что не только я, но и мои дети сядут в долговую яму». Но учитывая, что торжественная закладка капсулы была произведена, я хочу дожить и посмеяться, когда лет через пятьдесят капсулу откопают, достанут из нее бумагу и прочтут текст. Кстати, на этой церемонии всюду висели транспаранты, что здесь будет «Центр Ирины Родниной».

Должна признаться, руки у меня опустились. Я же из-за этого проекта жила в диком графике. Например, у меня заканчивается чемпионат Америки, я знаю, что в ближайшую неделю никто ко мне тренироваться не придет, и прямо с чемпионата лечу в Москву. Тринадцать часов полета, одиннадцать часов разницы. И так все время, я при любой возможности на перекладных летала в Москву. Это продолжалось два с половиной года.

Оксана уже работала на Первом канале, у нее появилась программа «Женские истории». А перед премьерой она показала фильм «Возвращение Родниной в Россию». И уже дальше пошел цикл ее авторских программ. У нее тоже не все легко складывалось. Переезд в Москву произошел, а жить негде. Сначала она у кого-то из родственников поселилась. Потом звонит: «Ира, нет жизни, нет сил, денег нет квартиру снимать!» Я попросила людей, которые снимали мою квартиру, съехать, и она там прожила два с половиной года. Потом привезла сына, который по-русски почти не говорил, устроила в школу. Тут к ней и муж переехал из Питера. Ей-богу, всё в жизни, даже самым успешным людям, дается нелегко и не сразу.

Когда идея с моим дворцом обломилась, честно говоря, у Оксаны руки не то что опустились, а уже не доходили, ей нужно было свою работу делать. А у меня через какое-то время, наоборот, взыграло. Я подумала: ну ладно, первый блин комом.

Мы пришли к Матвиенко, тогда вице-премьеру. Она сказала: «Девочки, подыщите участок земли». Мы снова обратились к московским властям, и там нам предложили замечательный участок на улице маршала Ермолова. Началась новая эпопея, теперь в районе Кутузовского проспекта. Свободных участков земли в центре Москвы не осталось. Плюс земля с каждой минутой начала дорожать. И вроде участок выделен, но ничего дальше сделать не получается. Тогда Полтавченко, представитель президента в Центральном федеральном округе, пообещал помочь. Земля относилась к числу федеральных, была на балансе у военных, и чтобы разрешить проблему, меня познакомили с Сергеем Чемезовым, тогда — главой «Рособоронэкспорта».

Там, на улице Ермолова, стоял маленький стадион. Кстати сказать, на нем многие известные советские хоккеисты начинали кататься. Назывался стадион «Метеор». Новый виток этой истории длится уже несколько лет. Визы от всех начальников получены, есть поручение президента (тогда, как и теперь, им был Путин) решить этот вопрос. Но теперь территориальная проблема перешла в хозяйственную, потому что я лично, собственной рукой подписала, что эта земля на сорок девять лет оформлена на «Рособоронэкспорт». Они тут же забыли про наши интересы, хотя те ясно и четко были записаны на бумаге. Бумага эта, как водится, пропала.

Началось это приключение летом 2003 года. С тех пор поменялись премьеры и президент. Я подписала землю «Рособоронэкспорту», потому что мне объяснили, что это единственный способ проталкивать свою идею. Причем Владимир Иосифович Ресин нас предупредил: «Девочки, вас надуют». Так и оказалось. Нас надули. И теперь, поскольку земля в аренде, на ближайшие сорок девять лет, сейчас уже поменьше, все проекты, которые «Рособоронэкспорт» представляет Москве, она зарубает, поскольку на территории Москвы строить можно только с разрешения города. В планах Москвы на этом месте утверждено строительство «Центра Ирины Родниной». Патовая ситуация.

Я спустилась с гор, когда наш Центр начал потихоньку сдавать свои позиции. Сашка уже уехал жить в Москву, а я понимала, что приближается тот момент, когда и мне наступит пора перебираться домой. Я все чаще уезжала из Центра в поисках, чем мне в Москве заниматься. Потому что вновь попадать в родное фигурное катание под чуткое руководство Валентина Николаевича Писеева мне совсем не хотелось. Нельзя было сбрасывать со счетов еще одно обстоятельство. Прожив в родной стране много лет и все эти годы отстаивая свое «я», причем в такой компании, где все постоянно дружат против кого-то, я понимала, что мне никогда не захочется вернуться в «дружную» семью специалистов.

Конечно, такая потогонная работа, как в Америке, мне тоже надоела. Скорее всего, я устала от фигурного катания. Я очень люблю свой вид спорта. Но мне его в своей жизни в таком количестве уже не хотелось. Особенно после смерти Лены. Я понимала, что мне тяжело будет работать без нее, потому что сколько я проработала тренером, столько она находилась рядом. Она меня понимала, как и я ее, с полуслова, а порой и без слов. Человек, которому я могла все доверить и обо всем поговорить. В нашем профессиональном содружестве я могла ей целиком довериться как специалисту высочайшего уровня. Я считаю, что в нашем виде спорта хореографа такого класса не существовало. Она уникально работала с детьми. Своих детей Лена не имела, но у нее был огромный запас энергии на возню с малышами. Часто говорят, что те, у кого нет своих детей, люди черствые. К Лене такое высказывание никак не относилось. Она обожала детей.