– Лучше скажи, одного роста с твоим внуком! – парировала Елизавета.

Сесил невольно улыбнулся. Его внуку было всего пять лет.

– При рождении герцога назвали Геркулесом. Но имя настолько не соответствовало его облику, что во избежание насмешек он, достигнув возраста конфирмации, стал Франциском.

Все засмеялись.

– И тем не менее, ваше величество, – невозмутимо продолжал Бёрли, – Уолсингем настойчиво просит нас продолжать переговоры о браке. Такую возможность нельзя упускать. Герцог Алансонский может стать прекрасным мужем для вашего величества.

Роберт наградил его сердитым взглядом.

На Новый год Роберт сделал Елизавете диковинный подарок – часики, прикрепленные к золотому браслету. Сам браслет был усыпан драгоценными камнями. Придворные разевали рты, глядя на эту вещицу, ибо никогда не видели ничего подобного[3]. Однако сейчас, глядя на циферблат, королева вовсе не любовалась подарком. К этому времени должен был окончиться суд над герцогом Норфолкским. Каким-то будет приговор?

Наконец к ней вошел Бёрли. По его лицу Елизавета поняла все.

– Виновен, – прошептала она.

– И приговорен к смерти, определенной для изменников, – добавил Бёрли.

Елизавета знала: унизительной смерти Норфолк избежит. Как пэра, его не могли повесить, не могли привязать к конскому хвосту и волочить по земле. Четвертовать его тоже не могли. Как повелось, правители освобождали особ благородного происхождения от подобных ужасов. Но головы своей герцог все равно лишится, и Елизавете – его родственнице – предстояло подписать смертный приговор. Королеве вдруг стало понятно, какие чувства испытывал отец, когда подписывал приговор, обрекавший на кровавую смерть ее мать.

Она не могла на это решиться. От одной мысли о казни герцога Норфолкского Елизавету пробирала дрожь. Кошмарные сны, преследовавшие ее с самого детства, должны были стать явью. Росчерк ее пера поставит крест на жизни герцога.

– Он просил, чтобы меня назначили опекуном его детей, – сказал Бёрли.

– Да, конечно, – отрешенно произнесла Елизавета.

– Казнь состоится двадцать первого числа. Через пять дней.

– Нет.

– Нет? – удивился Сесил.

Подрывать основы правосудия недопустимо. Об этом даже не могло быть и речи.

– Он входит в число старших пэров королевства. В народе его любят.

– Ваше величество, а вот он бы не колеблясь обрек вас на смерть. Более выдающиеся люди шли на казнь за куда меньшие прегрешения.

– Это, мой дорогой Дух, я знаю и без тебя!

Сесил был потрясен и напуган своими словами:

– Моя королева, простите меня за бездумную фразу.

– Друг мой, мы давно знакомы, и я за тобой ни разу не замечала злого умысла. – Елизавета заставила себя улыбнуться. – Однако я против казни Норфолка.

– Ваше величество, умоляю, исполните свой долг. Пусть его участь послужит примером другим, а не то ваше милосердие они сочтут слабостью. Смерть Норфолка должна охладить пыл других потенциальных заговорщиков.

– Я подумаю, – пообещала Елизавета.

Сесил прекрасно знал истинный смысл всех ее «я подумаю».

Однако Елизавета действительно думала над участью герцога Норфолкского. Думать о чем-то другом она не могла. Эти мысли были с ней все время ее бодрствования. Она то собирала волю в кулак, готовясь исполнить свой долг, то в последнюю минуту отступала. Всякий раз, берясь за перо, Елизавета видела устланный соломой эшафот и опустившуюся на колени Анну Болейн. Она представляла себе весь ужас, испытываемый матерью в последние минуты жизни. Нет, не может она стать палачом Норфолка.

Королеву убеждали. От нее почти требовали казнить изменника. Бёрли, Роберт, все остальные советники. Здесь они проявляли редкое единодушие. Елизавета сопротивлялась и… тянула время. Назначенный срок казни давно миновал. Дни превратились в недели. Норфолк, по-прежнему содержащийся в Тауэре, недоумевал, почему он до сих пор не на плахе.

– Ваше величество всегда отличались милосердием, но оно приносило больше вреда, чем пользы, – пытался урезонить ее Бёрли. – Думаете, за попустительство изменникам подданные будут любить вас еще сильнее?

И Елизавета сдалась – подписала смертный приговор Норфолку. Но вечером, терзаемая угрызениями совести, аннулировала его. Наутро толпа, собравшаяся на площади Тауэр-Хилл, чтобы поглазеть на казнь знаменитого герцога, была вынуждена разойтись, громко сетуя о напрасно потраченном времени.

Советники не понимали нерешительности королевы. Они вновь и вновь призывали ее позволить свершиться правосудию. Елизавета сопротивлялась, пока не слегла, не выдержав напряжения.

Это не было уловкой. Она действительно заболела.

– Мы боимся за ее жизнь, – признавались врачи. – Желудок королевы не принимает никакую пищу. Положение усугубляется кровавым поносом.

Как и восемь лет назад, Роберт со страхом думал: «Вдруг она умрет?»

Вопреки ее протестам – Елизавета не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии, – он трое суток провел возле ее постели. По другую сторону сидел Бёрли, не менее Роберта обеспокоенный болезнью королевы. Они попеременно поили ее с ложки горячей водой. Ничего другого она пить не могла – о еде не было и речи… В день святого Георгия Елизавета повелела наградить Бёрли орденом Подвязки, поручив Роберту провести церемонию. На церемонии оба стояли мрачные и с тяжелым сердцем.

Бывшие соперники, Роберт и Сесил незаметно сдружились. Они часто переписывались, бывали друг у друга дома, и хотя полного согласия между ними по-прежнему не наблюдалось, им нравилось работать вместе. Их объединяла любовь к королеве, протестантская вера и преданность Англии.

Оба благодарили Бога, когда болезнь отступила. Оба не могли сдержать слез, когда королева встала с постели и заняла свое обычное место за столом заседаний.

– Мои любезные лорды, почему у вас такие кислые физиономии? – в шутку отчитала их Елизавета. – Я чуточку отравилась несвежей рыбой, только и всего.

– Ваше величество, я рад, что вы снова в состоянии шутить, – сказал Бёрли. – Но сейчас я выражаю общее мнение. Ваша болезнь всерьез испугала всех, кто вас любит. Что, если бы вы вдруг умерли? Вопрос преемственности так и не решен. Враги воспользовались бы этим и снова ввергли бы Англию в пучину католицизма. И тогда…