Как оказалось, кто-то из людей Тарассова уже довольно давно стал сотрудничать с полицией и, судя по всему, записывал на диктофон свои разговоры с приятелями. Среди прочего, как следовало из рассказа прокурора, они узнали содержание того разговора, который состоялся в казино Тарассова, когда мы с Лембой привезли туда Сергея и выясняли, как он украл мои 360 кг MDP. В документах, которые показала прокурор, было отмечено, что за столом тогда долго обсуждали, что из этого вещества можно сделать 3,5 млн таблеток экстази.

— Мы можем вас понять, — доверительно рассказывала прокурор. — Вас могли заставлять делать наркотики, могли угрожать. Это очень опасные люди. Мы можем понять, что у вас просто не было другого выхода, поскольку вас могли убить.

Но если я теперь напишу официальное заявление о том, что «общаковские» заставили меня делать наркотики и передавать им, уверяла прокурор, то он с полицией на этом основании сможет всех их арестовать и отправить в тюрьму очень надолго.

Причем у прокурора и комиссара уже были заготовлены и другие доказательства вины «общаковских» и придуман целый план, как их использовать. Оказалось, что в последний рабочий день, когда мне вечером показалось, что за нами следят, за нами действительно следили. Полицейские наблюдали за всеми людьми, которых Лемба в тот день присылал ко мне за товаром, и всё фотографировали, включая и те моменты, когда я отдавал им пакеты с наркотиками. Поэтому прокурор объяснила, что мне в заявлении надо будет указать, сколько именно я в тот день сделал таблеток и сколько кому из «общаковских» передал. Тогда получится, что самые главные злодеи — конечно, Тарассов, Лемба и прочие их приятели, а я вообще почти невинная жертва. Поэтому, уверяла прокурор, как только они такое заявление от меня получат, сразу же начнут оформлять бумаги для моего освобождения и обеспечат защиту как особо ценному свидетелю.

Как предложил Калле, для этого они могли бы отправить меня в Испанию, где бы я мог спокойно жить и ни о чем не беспокоиться. А все имущество, которое у меня есть в Эстонии, все найденные при обысках деньги и ценности, конечно, мне вернули бы, и я мог бы ими спокойно пользоваться и жить на это. Причем оказалось, что комиссар и прокурор даже уже договорились с испанской полицией, чтобы не терять времени и сразу все устроить. Предполагалось, что меня отправят в Испанию, где уже приготовлена специальная квартира, а оттуда местная полиция пришлет в Таллин какого-то своего секретного свидетеля вроде как по обмену.

Целый час прокурор с Калле рассказывали о своем прекрасном плане, о том, какие удивительные перспективы могут открыться передо мной, если я напишу заявление. Я все это вежливо слушал, иногда даже что-то спрашивал. Когда они закончили, я для порядка взял минут десять на раздумья, а потом сказал, что все-таки не стану давать показания на «общаковских». Просто потому, что я вовсе не работал на них и они мне вовсе не угрожали, а давать ложные показания не хочу.

План прокурора и Калле действительно был хорош, и их рвение было понятно. Согласившись на их условия, я позволил бы им вскоре объявить на весь мир о крупном успехе маленькой Эстонии в борьбе с международным наркобизнесом. Шутка ли, удалось бы арестовать человек 10–20 из преступного синдиката, рассылавшего экстази сотнями тысяч таблеток чуть ли не по всей Европе. Тут бы еще взяли и все его руководство вместе с Тарассовым. О нем, правда, до сих пор и в самой Эстонии слышали только те, кто интересовался криминальной хроникой, ну да какая разница. Это уже вопрос пиара — как подать то или иное событие или тот или иной персонаж. Назови в газетах пару раз Тарассова главарем крупнейшего в Европе наркокартеля, этот титул к нему приклеится навсегда, как репейник к одежде.

И не играет никакой роли, что на самом деле он руководил весьма скромной преступной организацией, с которой даже в Эстонии многие давно не считались. Они так и остались уголовниками, которые могли запугать, могли убить и пытать, могли вымогать деньги, но на большее у них мозгов не хватало. А уж в наркобизнесе они вообще могли считаться начинающими даже по сравнению с компанией Марво.

С другой стороны, тот же Марво со своими людьми и прочие подопечные Калле оставались бы в полной безопасности и безвестности, благодаря чему могли спокойно продолжать работать. Но именно они были настоящим наркосиндикатом, под прикрытием полиции производившим и рассылавшим по миру экстази и амфетамин десятками миллионов таблеток. Так что дела Калле продолжали бы только идти в гору.

Единственным, кому весь этот план выходил боком, был я. Конечно, завтра я уже смог бы выйти из тюрьмы, но лишь для того, чтобы тут же попасть в настоящее рабство к тому же Калле. Мне пришлось бы тогда полностью ему подчиниться и до конца жизни соглашаться со всеми его приказами и прихотями. Ведь если я дам показания против «общаковских», все они сразу станут моими заклятыми врагами, я для них превращусь в полицейского стукача, в крысу, которую все будут пытаться убить при первом удобном случае в назидание другим. Поэтому не имеет значения, где я буду прятаться — хоть в Испании, хоть в Парагвае. Угрожать мне будет просто — намекнуть, что сообщат «общаковским», где я прячусь. А «Общак» хоть и был уже не самой сильной преступной организацией, но что они делали лучше всех других — так это самую грязную работу. Найти кого, попытать, убить. На этом последнее время они в основном и зарабатывали.

А то, что Калле заговорил об Испании, где думал меня спрятать под программой защиты свидетелей, означало, что он хочет меня заставить и дальше работать на него. Я был уверен, что там он сдал бы меня вроде как в аренду тем эстонским бизнесменам, что накупили вилл в Марбелье и возили экстази из Таллина. Посадили бы меня там в какой-нибудь особняк под охрану, как в Петербурге обещали, и работал бы я там до самой смерти. Тут даже положение «общаковских», которые попали бы в тюрьму из-за моих показаний, выглядело куда привлекательнее. Те хоть могли нанять известных адвокатов, заработать на всей этой истории репутацию себе, прославиться, а я оказывался в полном одиночестве и бесправии. Даже если убьют — никто, наверное, не узнает.

В таком положении не приходилось рассчитывать даже на мало-мальски приличное содержание от новых хозяев в Испании. В конце концов, страна не самая плохая, можно было бы там жить и работать. Так ведь никто не будет платить нормальные деньги, сколько бы экстази я там не делал. Для Калле и его людей я становился одним из тех самых «босяков», которым нельзя позволять слишком много зарабатывать.

Так что еще до того, как прокурор и Калле закончили рассказывать про свой план, я для себя уже решил, что никаких заявлений писать не буду. Пока я ничего не подписал, бояться мне было нечего. Я хорошо знал законы: пока по своему делу прохожу один, максимум, что мне может грозить — два года тюрьмы. Я ведь попался на наркотиках первый раз, в преступной группе не состоял.

Прокурор и Калле, конечно, это тоже понимали и моему отказу сильно не удивились. Но когда мы прощались, комиссар бросил мне вслед: «Вы не торопитесь, подумайте еще». Я тогда не понял, что он имеет в виду и о чем мне еще думать. Выяснилось это через несколько дней, когда меня вызвали на очередной допрос. Тут меня стали расспрашивать про мою подругу, с который мы вместе жили последние несколько лет, — ее решили тоже обвинить в хранении наркотиков. На самом деле она даже близко не знала, какой у меня бизнес, но дома у меня в вещах при обыске нашли пузырек с щепоткой порошка экстази, который я держал на случай вечеринок, чтобы угостить друзей. Полицейские решили под этим предлогом написать, что подруга была заодно со мной и якобы мы вместе торговали наркотиками.