Когда история Плачува только начиналась, Шиндлер несколько раз просил, чтобы Хелен перевели на «Эмалию». Но Амон неизменно отказывал ему. Всего год назад казалось, что Плачув будет существовать десятилетиями и что комендант и его горничная постареют бок о бок… если только какая-нибудь ошибка со стороны Хелен не положит конец этой странной связи. В то время никому не могло прийти в голову, что их отношениям может прийти конец, потому что русские еще были далеко.

Что же до Шиндлера, он сделал это предложение легко, не задумываясь. Ему не пришло в голову, что, торгуясь с Амоном, они напоминают бога и сатану, играющих в карты на человеческие жизни. Он не задавался вопросом: есть ли у него право ставить на карту судьбу девушки? Если он проиграет, его шансы каким-то иным образом вытащить ее сойдут практически на нет.

Но в этом году шансы были достаточно смутными у всех.

Даже у самого герра директора Шиндлера.

Поднявшись, Оскар стал расхаживать по комнате в поисках клочка бумаги, на котором можно набросать официальную расписку. Он составил текст, который Амону предстояло подписать в случае проигрыша: «Настоящим подтверждаю, что имя заключенной Хелены Хирш будет внесено в любой список квалифицированных рабочих, перемещаемых вместе с предприятием ДЭФ герра Оскара Шиндлера».

Амон сдавал, и Оскар получил на руки «восьмерку» и «пятерку». Оскар попросил прикуп – и получил «пятерку» и туза.

Ему везло.

Затем Амон сдал карты себе – и ему пришли «четверка» и король.

– Силы небесные! – выкрикнул он. В таких случах он ругался по-джентльменски, он считал себя слишком утонченным, чтобы за карточным столом позволять себе грубые ругательства. – Я пролетел.

Он издал короткий смешок, но, кажется, не был особенно раздосадован.

– Первая моя сдача, – объяснил он, – состояла из «тройки» и «пятерки». С «четверкой» я был бы еще вполне при делах, но тут мне в руки свалился еще этот чертов король…

Он подписал обязательство.

Оскар собрал фишки, которые выиграл у Амона в этот вечер, и вернул ему проигрыш. «Пусть пока моя горничная побудет на твоем попечении, – сказал он, – пока не придет время расставаться».

Сидя у себя на кухне, Хелен Хирш и не подозревала, что карты спасли ее.

Может, потому что Шиндлер рассказал Штерну об этом, слухи о планах герра директора «спасти всех» дошли до административного корпуса и распространились даже по цехам.

Речь шла о списке Шиндлера.

И попасть в него должны были все.

Когда в ходе воспоминаний о Шиндлере разговор доходил до этого места, выжившие друзья герра директора начинали смущенно щуриться, качать головами и брались едва ли не математически вычислять мотивы его поступков. Однако никто так и не пришел к какому-либо приемлемому выводу. Одним из наиболее распространенных мотивов, с которым были согласны все «евреи Шиндлера», был: «Понятия не имею, почему он это делал».

Все сходились на том, что Оскар Шиндлер был азартным человеком, что он был чувствительным человеком; что он любил в жизни ясность и испытывал стремление творить добро; что по темпераменту он был анархистом, который любил издеваться над системой; что он обладал смелостью решительно противостоять человеческой дикости, пресекать ее.

Но никто из них не мог объяснить то отчаянное упорство и собачью цепкость, с которыми осенью 1944 года он приступил к организации последнего убежища для узников «Эмалии».

И не только для них.

В первых числах сентября Шиндлер нанес визит Мадритчу в Подгоже, у которого на тот момент на фабрике форменного обмундирования работало больше трех тысяч заключенных. Ныне предприятие подлежало закрытию и расформированию. Мадритчу предстояло избавиться от своих швейных машин, а его рабочим – исчезнуть. Если мы возьмемся за дело на пару, сказал Оскар Мадритчу, нам удастся вытащить более четырех тысяч человек. И моих, и ваших. Мы спасем их, увезя куда-нибудь в Моравию.

Выжившие работники Мадритча всегда относились к нему со справедливым уважением. За те порции хлеба и цыплят, которые они тайком проносили на фабрику, он платил из собственного кармана, подвергаясь постоянному риску. В их глазах, пожалуй, он был надежен даже более, чем Шиндлер. Мадритч был не столь вызывающе ярок, не столь одержим страстями. Ему не пришлось пережить аресты. Придерживаясь гуманных принципов, он все же был достаточно осторожен. Не обладай Мадритч такой проницательностью и энергией, он завершил бы свои дни в Аушвице.

И теперь Оскар разворачивал перед ним картину совместного предприятия «Мадритч – Шиндлер», расположенного где-то в верхних Есениках – пусть и маленькие и не очень казистые, но надежные корпуса, мирная обстановка, бесперебойное питание рабочих!

Мадритч заинтересовался идеей, но не торопился сказать «да». Он понимал, что, хотя война проиграна, система СС не собирается сдаваться, а наоборот, будет стремиться к укреплению своих позиций. Он знал, что в течение ближайших месяцев заключенных Плачува отправят в лагеря смерти на запад. Ибо, как бы ни был Шиндлер одержим своей идеей, ни главное начальство СС, ни его отделения на местах, ни коменданты концентрационных лагерей не пойдут для него ни на какие уступки.

И все-таки Мадритч не сказал Шиндлеру «нет». Ему надо было все обдумать. Он никак не мог решиться вручить судьбу своего завода в руки такого одержимого страстями человека, как герр директор Шиндлер…

Так и не получив от Мадритча ясного ответа, Оскар пустился в дорогу. Прибыв в Берлин, он устроил званый обед для полковника Эриха Ланге. Если у меня отберут рабочих и отправят их в лагеря уничтожения, производство снарядов совершенно прекратится, сказал Оскар Ланге. Но я могу перебазировать свое тяжелое оборудование и людей в безопасное место и продолжить работу.

Решающее слово оставалось за Ланге. Он мог гарантировать получение контрактов, он мог написать убедительную рекомендацию, в которой так нуждался Шиндлер: ах, как быстро бы решались проблемы, если бы он мог предъявлять ее и в отделе эвакуации, и немецким властям в Моравии!..

Позже Оскар подтвердил, что получал постоянную помощь от этого скромного штабного офицера. Ланге тоже испытывал отчаяние и моральное отвращение, свойственные многим, работавшим внутри данной системы, но далеко не всегда на нее.

– Мы сможем это провернуть, – сказал Ланге, – но потребуются деньги. Не для меня. Для других.

Через Ланге Шиндлер вышел на офицера из эвакуационного отдела штаба верховного командования на Бендлерштрассе. Вполне возможно, сказал тот, что такой план эвакуации в принципе будет одобрен. Но существует главное препятствие. Губернатор, он же гауляйтер Моравии, правящий ею из замка в Либерце, придерживается политики, согласно которой еврейские трудовые лагеря должны размещаться не в его провинции. И пока ни СС, ни Инспекции по делам вооруженных сил не удалось его уговорить изменить свою точку зрения. Самый толковый человек, с которым можно обсудить данную ситуацию, сказал ему офицер, это один из инженеров вермахта, человек средних лет, из Инспекции по делам вооруженных сил, чья контора размещается в Троппау; фамилия его Зюссмут. Оскар может прикинуть с ним, какое место наиболее подходит для размещения предприятия в Моравии. Если все технические вопросы будут улажены, герр Шиндлер может рассчитывать и на поддержку руководства эвакуационного отдела.