Но большинство из них были местными шлюхами, крашеными блондинками, которых следовало не предупреждать, а просто задерживать и отвозить в участок, и, если бы мой план по задержаниям не выполнялся, я бы так и сделал. Однако они все же были женщинами, и я позволял себе думать о них, а не о моей жене, которая сидела одна дома, или о Мадлен, рыскающей по притонам 8-й стрит. Я подумывал было развлечься с той из них, которая была похожа на Орхидею / Мадлен, но всякий раз подавлял подобные желания — уж слишком похоже на встречу Джонни Фогеля и Бетти в «Билтморе».

Заканчивая в полночь свою смену, я всегда чувствовал какую-то тревогу и не испытывал ни малейшего желания ночевать дома. Иногда я ехал в круглосуточные кинотеатры в центр города, иногда в джазовые клубы на Саут Сентрал. Обычно после ночи, проведенной в джаз-клубе за бутылочкой марочного виски, я достигал как раз той кондиции, когда мог ехать домой, чтобы завалиться спать сразу после ухода Кэй на работу. Спать без всяких сновидений.

Но когда это не срабатывало, приходилось проводить бессонные ночи, мучаясь от кошмаров, в которых я снова видел улыбающегося клоуна с картины Джейн Чемберс, Французика Джо Дюланжа, гоняющегося за тараканами, и Джонни Фогеля с хлыстом в руках, а также Бетти, умоляющую меня переспать с ней и найти ее убийцу, все равно какого. Но хуже всего было просыпаться в этом сказочном доме в полном одиночестве.

Наступило лето. А с ним жаркие дни дома на тахте и жаркие ночи патрулирования западного района, заселенного неграми. И снова коктейли с виски и джаз. Отчаянные попытки подготовиться к экзамену на сержанта и неодолимое желание сбежать от Кэй вместе с нашим сказочным домиком и купить себе какую-нибудь дешевую квартирку поблизости от работы. Если бы не встреча с одним похожим на привидение пьяницей, это могло тянуться бесконечно.

В тот день я, как всегда, припарковался в ресторане для автомобилистов под названием «У Дюка» и наблюдал за сбившимися в стайку девушками, похожими на проституток, которые стояли в нескольких ярдах от меня у автобусной остановки. Свое радио я выключил и вместе с остальными клиентами ресторана слушал доносящуюся из динамиков джазовую композицию в исполнении Стэна Кентона, включенную на полную громкость. От неимоверной жары и влажности форма прилипла к телу; я сидел так и думал, что за последнюю неделю я не произвел ни одного ареста. Девушки голосовали проезжавшим машинам, а одна из них перекрашенная блондинка, зазывно вращала бедрами. Я попытался совместить доносившуюся из ресторана музыку с ее движениями, подумывая о том, чтобы шугнуть их, отвезти на участок и проверить на причастность к каким-либо преступлениям. Но тут в мое поле зрения попал какой-то тощий пьяница. В одной руке он держал бутылку, а другую вытянул, прося милостыню.

Блондинка прекратила танцевать и заговорила с ним; между тем музыку сделали еще громче — теперь из динамиков несся сплошной хрип. Я включил фары; пьяница прикрыл ладонью глаза, а затем показал мне средний палец. Выпрыгнув из машины, я набросился на него под очередную композицию Стэна Кентона.

Удары с левой и с правой, в корпус и голову. Пронзительные крики девчонок заглушают Большого Стэна. Алкаш ругает меня, мою мать и отца на чем свет стоит. У меня в ушах звенит сирена, а в носу запах гнилого мяса с того проклятого склада. Старый хрен мычит: «Пожалуйста, не надо».

Заплетающейся походкой я иду к телефону на углу улицы, бросаю монетку и набираю свой домашний номер. Десять гудков, Кэй нет дома, машинально набираю WE — 4391. Голос Мадлен: «Здравствуйте, особняк Спрейгов». Я бормочу что-то в ответ; затем: «Баки? Баки, это ты?» Пьянчужка плетется в мою сторону, приложившись своими окровавленными губами к бутылке. Засовываю руки в карманы, вынимаю банкноты и бросаю на тротуар. «Приходи, милый. Все уехали в Лагуну. Будет так же хорошо, как...»

Я бросаю трубку, а пьяница сгребает большую часть моей последней зарплаты. Приехав в Хэнкок-парк, я бегу, чтобы побыстрей оказаться внутри дома. Стучусь в дверь, уже решившись. Открывает Мадлен, в черном шелковом платье, с желтой заколкой в зачесанных вверх волосах. Я протягиваю к ней свои руки; она отстраняется и распускает волосы, которые теперь падают ей на плечи.

— Нет. Подожди. Только так я могу тебя удержать.

Целый месяц она держала меня в своих крепких бархатных объятиях.

Эммет, Рамона и Марта проводили июнь в семейном домике на побережье в Оранж Каунти, а Мадлен осталась присматривать за особняком на Мюрифилд-роуд. В нашем с ней распоряжении оказалось целых двадцать две комнаты, не дом, а сказка, воплощенная в жизнь стараниями амбициозного иммигранта. По сравнению с мотелем «Красная Стрела», настоящий дворец, мемориал в память об ограблении и убийстве, которые совершил Ли Бланчард.

Мы с Мадлен не пропускали ни одной спальни, любя друг друга с такой страстью, что в этих комнатах, заставленных китайскими вазами по сотне тысяч за штуку, в окружении полотен сюрреалистов и голландских мастеров под нами рвались шелковые простыни и парчовые покрывала. А после бессонных ночей мы спали до обеда, и только потом я ехал в квартал к черномазым; мне нравилось при полном параде на виду у всех соседей идти к своей машине.

Наши с ней встречи были воссоединением законченных распутников, знавших, что ни с кем другим им не будет так же хорошо. Мадлен объяснила свой маскарад в стиле Орхидеи тем, что это был просто способ вернуть меня; в ту ночь она видела, как я дежурил в машине, и решила, что соблазеение в духе Бетти Шорт заставит меня к ней вернуться. Возбуждение, которое я испытывал после этих рассказов, соседствовало с отвращением перед коварством, с которым этот план был осуществлен.

Она сбросила с себя эту маску сразу же после того, как за ней закрылась дверь еще в тот первый раз. Быстрый душ вернул ее волосам их естественный темно-коричневый цвет, возвратилась ее обычная прическа, улетучилось черное облегающее платье. Я разве что не умолял ее вернуть этот облик; Мадлен успокаивала меня своим: «Может быть, когда-нибудь». Нашим негласным компромиссом был разговор о Бетти.

Я задавал ей вопросы, она уклонялась от ответов. Очень быстро мы обсудили все известные факты; после этого следовала чистая импровизация.

Мадлен говорила о необычайной способности подстраиваться под собеседника, которой обладала Бетти, о том, что она была хамелеоном, принимающим любую форму, чтобы только понравиться окружающим. Я говорил о ней как о центральном персонаже самого сложного дела, которое когда-либо расследовалось в нашем управлении, как о человеке, разбившем жизни многих близких мне людей, как о загадке, которую я должен во что бы то ни стало отгадать. Это было моей главной задачей, которую еще предстояло решить.

Кроме обсуждения Бетти, я исподволь направлял разговор на обсуждение самих Спрейгов. Не признаваясь в том, что я знаю Джейн Чемберс, я старался выведать у Мадлен подробности того, что услышал от Джейн. Мадлен говорила, что Эммета немного заботил предстоящий снос зданий в Голливуде; что спектакли ее матери и ее любовь к странным книжкам и средневековой экзотике были вызваны неумеренным употреблением лекарств — «просто у мамы масса свободного времени и куча всяких медпрепаратов под рукой». Через какое-то время Мадлен надоели мои расспросы и она потребовала от меня объяснений. Я стал ей врать, а сам при этом думать, куда мне бежать, если кроме прошлого у меня ничего не осталось.