Джин отвернулась от зеркала.

— Уж лучше бы я умерла! — тяжело вздохнула она.

В самом деле, зачем ей жить? На что надеяться? Что сулит ей будущее? Она вспомнила, как часто задумывалась о будущем. И почему-то всегда оно представлялось ей мрачным и безрадостным. Одиночество, тоска, неприкаянность — вот ее удел.

Джин закрыла глаза, словно хотела стряхнуть с себя тяжелые мысли, одолевшие ее. Наверное, она задремала. Потому что, когда она снова открыла глаза, в комнате было темно и огонь в камине почти погас. По стеклам барабанил дождь.

Дверь отворилась, и в гостиную вошла миссис Лоусон.

— А что это мы сидим в темноте? — проговорила она, включая свет. — Я же велела девчонке задвинуть портьеры и… только не говорите мне, что она так и не принесла вам чаю!

— Я не хочу! — тут же нашлась Джин. — И потом, кажется, я заснула.

— Нет, в один прекрасный день я ее все же убью! Это точно! — рассвирепела миссис Лоусон, с шумом задергивая шторы. Громко звякнули кольца на карнизах. — Мне тут надо было отлучиться по делам на часок. И я же ей наказала перед уходом: «Отнеси мисс Маклейд чай, задвинь шторы и проследи за тем, чтобы огонь в камине не погас». И вот вам результат. Эта девчонка спит прямо на ходу! Представляю, что у меня сейчас творится на кухне! — Миссис Лоусон подбросила в камин немного угля. — Ужин уже на подходе, — объявила она, направляясь к дверям. — Вам я приготовлю горячее. Сегодня на ужин будет рыба в тесте. Надеюсь, вам понравится!

— Спасибо! С удовольствием отведаю, — растроганно прошептала Джин.

Рыба оказалась совершенно безвкусной. При всем желании Джин не сумела проглотить больше двух кусочков.

Миссис Лоусон, забирая поднос, глянула на тарелку и сказала:

— Птичка и та больше зернышек клюет, чтобы жить, а вы себя скоро голодом уморите! Чаю хотите? Я сама не откажусь выпить чашечку на сон грядущий.

— С удовольствием! — обрадовалась Джин. — А потом я пойду к себе и лягу.

— Вам что, стало хуже?

— Нет, что вы! Просто не хочу путаться у вас под ногами. Вы же сами говорили, что любите посидеть вечерами в полном одиночестве.

— О, обо мне можете не беспокоиться! — проявила невиданную сговорчивость хозяйка. — Да и дел у меня сегодня по горло! Жильцы съехали из нескольких комнат на третьем этаже. Надо там убраться. Потому что уже завтра утром в одну из комнат въезжает новый постоялец откуда-то с севера. Если поезд прибудет в Лондон точно по расписанию, то уже в половине девятого он будет здесь.

— Сколько же у вас забот и хлопот, — посочувствовала хозяйке Джин.

— Беднякам выбирать не приходится! — пожала та плечами. — Надо учиться принимать жизнь такой, какая она есть.

Джин подумала, что в словах женщины кроется житейская мудрость. Вот и ей пора смириться и принимать жизнь такой, какая она есть. И нечего жаловаться на судьбу, обвиняя ее во всех своих несчастьях. Она отхлебнула крепкого, но уже остывшего чая, который подала ей миссис Лоусон, стараясь не вспоминать, какой вкусный чай она пила еще на прошлой неделе. Что проку в таких сравнениях? Жизнь идет, и надо идти вместе с ней вперед. Кто знает, быть может, у нее еще будут новые приключения. Ведь рискнула же она в свое время бросить все, оставить свой родной Глендейл, сесть на поезд и уехать в Лондон. Она вдруг вспомнила, какое радостное чувство охватило ее в ту минуту, когда поезд тронулся и за окнами вагона замелькали знакомые с детства пейзажи. Ей казалось, что с каждой милей, удаляющей ее от дома, она приближается к каким-то необыкновенным, удивительным приключениям, вступает в неизведанный мир, где столько интересного и нового. Что ж, приключение в ее жизни действительно случилось, и интересное и новое у нее тоже было за последние несколько недель. Так что хватит жаловаться на судьбу!

— Тебе должно быть стыдно! — вслух попеняла она самой себе.

В самом деле, разве не должна она благодарить фортуну за встречу с Толли? За любовь к нему? А знакомство с Бетти, переросшее в дружбу? Разве это не подарок судьбы? А Маргарет Мелтон? Какая замечательная женщина! И наконец, тот груз постыдной тайны, который давил ее своей тяжестью все последние годы и который помогла ей снять с души Маргарет, познакомив с матерью. Наконец-то она смогла вздохнуть с облегчением, убедившись, что в ее жилах нет порочной крови.

Когда-нибудь, со временем, она соберется с мужеством и напомнит Толли и всем своим новым друзьям о своем существовании. Быть может, она даже решится написать письмо матери и, кто знает, даже навестить ее тайно в Швейцарии, но так, чтобы об этом никогда не узнал Толли. В обозримом будущем это едва ли возможно. Слишком многое придется объяснять и рассказывать. К тому же Толли вполне мог обратиться к Пейшенс Плауден за помощью в поисках ее дочери.

«Время лечит все», — вспомнила Джин старую истину и подумала, что, может быть, со временем затянутся и ее душевные раны и одиночество перестанет казаться ей ужасным, и тогда, вполне возможно, она снова с радостью встретится с матерью. И она будет рада поговорить с ней, обрести друга в этой, в сущности, очень одинокой и несчастной женщине, которая так много перестрадала в своей жизни.

Да, ей есть за что благодарить судьбу! «Слава Богу за все», — произнесла она про себя, а вслух прошептала:

— Мне не о чем жалеть! Не о чем!

Снова приоткрылась дверь, и на пороге показалась миссис Лоусон.

— Вас желает видеть какой-то джентльмен, моя дорогая! — сказала она, но еще не успела закончить фразу, как ее легонько отодвинули в сторону и в комнату вошел мужчина.

Толли остановился на пороге и впился в девушку долгим взглядом. Джин он показался еще более красивым и статным, чем она его запомнила. А может, просто его облик не вязался с убогой обстановкой комнатки, которую хозяйка называла своей гостиной. Она услышала, как миссис Лоусон тихонько прикрыла дверь, оставив их одних. Джин молчала, не в силах вымолвить ни слова. Она боялась даже пошевелиться, и лишь руки предательски дрожали, выдавая ее потрясение, и она спрятала их под шалью.

— Ты болела? — спросил Толли хриплым от волнения голосом.

— Да, — едва слышно прошептала она в ответ.

— Но почему ты ничего не сообщила мне? Почему не дала знать? Почему уехала?

Как ни странно, она совсем не испугалась его вопросов. Меньше всего они были похожи на вопросы сурового следователя, ведущего допрос. В голосе Толли не было знакомых ей командных ноток. Напротив! В нем слышались тревога, волнение, мольба… и что-то еще, что-то такое, от чего учащенно забилось сердце.

Она молчала. У нее не было заготовленных слов, которыми можно было бы легко и просто объяснить все произошедшее. Кровь прилила к ее лицу, в ушах послышался звон, и одновременно сладкая истома охватила все ее тело. Казалось, еще немного — и она лишится чувств.

Он подошел ближе и склонился над ней.

— Ты болела, — снова повторил он, не столько вопрошая, сколько утверждая.