– Голова отделяется от тела ночью. Ловкач вряд ли сумеет отыскать кого-то на берегу, напасть на него и спровоцировать собственное убийство, а значит, перерождение. Днем он мог бы ориентироваться по звукам, но не ночью, когда все спят. Однако некий шанс у него останется.

– Бывает, что и лист тонет, а камень плывет. Но я слыхал, что на острове Девяти Смертей, как это ни омерзительно, процветает людоедство?

– Ссыльные поедают умерших своей смертью. Вам лучше меня известно, что случится, если убить человека…

– Разве я сказал, что ссыльные-людоеды убьют хитобан?

– Прошу вас, Сэки-сан, поясните свою мысль! Я сгораю от любопытства!

– Если отрезать от Тибы кусочек, пока тело его беспомощно, а голова находится в отдалении – это ведь не убийство? Отрезать, зажарить, съесть. Рану прижечь, чтобы жертва не истекла кровью. Кусочек здесь, кусочек там. День, другой, третий…

Я слышал это во второй раз. Мог бы привыкнуть.

Не привык.

– Полагаете, это ослабит хитобан? И он при всем желании не сумеет преодолеть пролив?

– Полагаю, что так. Более того, полагаю, это сократит срок его естественного существования.

– Склонен с вами согласиться. Главное, чтобы людоеды не перестарались. Отрежут лишнего – и здравствуй, фуккацу!

– Уверен, они будут осторожны. Они, конечно, негодяи, но не самоубийцы.

– И снова соглашусь. Среди них найдется разумный человек, который предупредит остальных об опасности увлечься. Не найдется, так появится. А скромное поощрение добавит всем, кому надо, и рвения, и осторожности…

Когда чего-то сильно хочешь, можешь быть уверен, что не получишь желаемого. Всем сердцем я хотел, чтобы происходящее обернулось театром, как уже не раз случалось со мной. Тогда оно надело бы одежды притворства, как старуха-горбунья рядится в шелковое кимоно гейши. Сцена, занавес, декорации – так было бы легче.

Нет, никакого театра. А если это и был театр, то я не знал, как он называется.

– Остается возможность, что Тиба решится на отчаянную вылазку в первые же дни, до того, как ослабеет. Что, если эта вылазка увенчается для него успехом? Он наткнется на стражника или рыбака, который вышел на двор по нужде, и этот человек с перепугу убьет хитобан.

– Или ссыльные побоятся есть его плоть.

– Да, Сэки-сан. Но предусмотреть все никому не под силу?

– Никому, Хигаси-сан.

– Что ж, пусть даже у Ямаситы Тибы останется шанс. Если он сумеет им воспользоваться – значит, такова воля Бэнтэн. Но лично я сомневаюсь, что богиня удачи при всем ее великодушии станет благоволить подобному мерзавцу.

Приятная беседа подошла к концу. Я был всем сердцем благодарен господину Сэки за то, что способ избавиться от хитобан – незаконный, заметьте, способ! – он изложил инспектору от своего имени, ни словом не упомянув, от кого он его узнал.

Да, от меня. А вы как думали?

Когда я изложил ему все это, господин Сэки пришел в восторг. От похвал я краснел, бледнел, прятал взгляд и не знал, куда деваться. Выговорившись, начальство отправило посыльного к инспектору Куросаве.

Инспектор объявился без промедления.

Сам того не зная, Сэки Осаму восстановил нарушенную справедливость. Он изложил инспектору чужие соображения как свои, я перед этим сделал то же самое. Все, к чему только что приговорили Ловкача, придумала Ран.

«Никто не должен смеяться над моим мужем!»

Я присвоил заслугу жены. Я не мог поступить иначе. Господин Сэки не стал бы слушать советы женщины, я же понес бы наказание за длинный язык. Впрочем, когда ночью я стал просить у Ран прощения за неблаговидный поступок, который совершу утром, она вообще не поняла, что здесь требует извинений.

«Мне не нужна слава! – заявила она. – Если мои скромные усилия помогут моему мужу удостоиться благодарности на службе, я буду счастливейшей из жен!»

Торюмон Рэйден, подумал я. Да ты любимец судьбы!

– Благодарю, – инспектор встал, – за чай и занимательную беседу. Увы, долг зовет меня.

Встал и господин Сэки:

– Долг превыше всего! Не смею вас задерживать.

– Благополучия и удачи!

– Успешного исполнения всех замыслов!

Я покинул кабинет старшего дознавателя следом за инспектором. Начальство – чудо из чудес! – отпустило меня домой.

3

Вороний грай

Ворота были приоткрыты.

Нельзя сказать, что я очень уж обеспокоился. И все же острая щепка царапнула по сердцу. Отец на службе, я в управе. Мужчин в доме нет, одни женщины. Да, жилище семьи Торюмон – не усадьба господина Цугавы с их бирками, привратниками и сторожами. Но и у нас не было заведено оставлять ворота нараспашку.

Стараясь не производить лишнего шума – уж не знаю, зачем! – я прошел во двор. Широно следовал за мной. Умилительная картина предстала моему взору, смыв волнение. Каори, примостившись на чурбачке, штопала одежду. Матушка у кухни чистила редьку. О-Сузу склонилась над лоханью, в которой мыла посуду.

Мирная жизнь. А я – дурак и перестраховщик.

– Господин, – шепнул Широно. – Приглядитесь!

Лучше бы я этого не делал! Царапина на сердце разошлась, углубилась. Хлынула горячая кровь, туманя рассудок. Они не двигались: матушка, О-Сузу, Каори. Служанка не разгибалась, руки ее окаменели. Нож мертвым грузом висел над редькой. Застыла некогда бойкая игла Каори.

Они даже не моргают, понял я.

Где Ран? Опять удрала на рынок или в лавку? Хорошо, что ее здесь нет. О небо! Что тут вообще хорошего?

– Да, – сказали у меня за спиной. – Я знаю, каково это. Нет ничего хуже бессилия.

Голос был хриплый, каркающий.

Я обернулся так быстро, как только мог. Но заметил его лишь тогда, когда он отлепился от забора: мелкий, тощий, в мешковатой истрепанной одежде. Через плечо незваного гостя была перекинута переметная сума, голову венчала круглая шапочка. Он был босиком, хотя на поясе болтались веревочные сандалии.

Ямабуси, горный отшельник.

– В присутствии людей ты ничего не можешь, – продолжал он хриплым, каркающим голосом. – Даже если они зачарованы, обездвижены, глухи и немы, ты должен смирно сидеть на своем насесте. Тебе не принять боевой облик, пока люди во дворе.

Он говорил не со мной. Меня для ямабуси не существовало. Он говорил с воротами. Нет, при чем тут ворота?! Он говорил с Лазоревым драконом, нефритовой фигуркой на сторожевом посту.

– В прошлый раз я совершил ошибку, придя ночью. Теперь я пришел днем. Тебе меня не остановить, даже не пытайся.

– Кто вы такой? – грозно спросил я. – Что вам надо?