— Мне об этом ничего не известно.

— Ведь, в конце концов, можно было снять верхний слой и вернуть Иисуса! — не унималась Даша. — Так сейчас делают.

— Вы думаете? А вы? — Котарбинский посмотрел на пустое место между Дашей и Акнир. — Я вижу, вам наша беседа кажется чрезвычайно скучной, — художник обращался не к Коко и не к Мими.

Не сговариваясь, «сестры» посмотрели на порожнее место меж ними.

— Вы лучше спросите, как ее имя, — вкрадчиво предложила юная веда.

— Надеюсь, хоть не Параскева? — недружелюбно прибавила Чуб.

— Как ваше имя? — обратился к пустому месту Вильгельм Котарбинский. — О, это очень красивое имя — Мария… как у Богоматери. А как вас величать? — художник посмотрел вниз на пустые напольные плиты собора. — Не желаете отвечать? Они все пришли с вами?

— Наверное, — сказала Акнир. — Только мы их не видим. Они — привидения.

— Опять…

— Такие уж дни, — примирительно улыбнулась ведьма.

— Такие уж дни, — спокойно повторил Котарбинский.

— А глубокоуважаемая Мария… — Чуб подбадривающе шлепнула ладонью пустое место и отдернула руку, почувствовав нестерпимую пустоту внутри живота.

Пустота, а вовсе не холод — была главным признаком присутствия покойников рядом. Но наука Акнир не прошла зря. Первое правило Бабо́в — не обижать мертвых душечек! Превозмогая себя, Чуб вернула руку на место, сунула ее в ужасающую, вызывающую дрожь пустоту и даже дружески похлопала ее по гипотетическому плечу:

— Как она выглядит? Откуда она и давно ли с нами?

— О, она весьма красива… молода… чрезвычайно эффектна! — с явным мужским интересом изучил пустоту Вильгельм Александрович. — У нее длинные черные волосы.

— До пояса?

— Даже ниже.

— А спросите, она была с нами в Одессе?

— Она не знает места своего нахождения, — после паузы ответил он. — Такое часто бывает с усопшими, — мягко пояснил художник. — Вся география для них пустой звук. Они перемещаются из города в город с той же легкостью, с какой мы переходим из комнаты в комнату.

Чуб помолчала, не зная, как затронуть самую неприятную тему.

— А ее отец… он обижал ее? — нашла максимально нейтральную формулировку она.

— Да, обижал, — почти сразу кивнул Вильгельм Котарбинский.

И Чуб более не сомневалась: пред ней русалка из Анатомического театра!

Логично, наверное, что она увязалась за Коко и Мими. Помимо собственных предков, ведьма по несколько раз в день призывала «тех, кто не видит свой дом». И вряд ли отец, доведший побоями дочь до самоубийства, стал бы кормить ее многострадальную душу. Даже церковь отказывалась отпевать самоубийц… Куда еще было податься горемычной злосчастной душечке?

— Мария говорит, что с ней вместе за вами ходил еще один человек… бывший человек. Но его тут больше нет… он разочаровал некую Мистрисс.

— Вот тебе новость! — вскинулась Чуб. — Вот какого Жана она поставила следить за нами и Врубелем. Ей вовсе не нужен шпион из плоти и крови!

Она разглагольствовала, не опасаясь присутствия художника, — невесть почему с Котарбинским ей было очень легко и, казалось, говорить при нем можно все, свободно, естественно — он все поймет, а если и расскажет кому… ему все равно никогда не поверят!

— А уважаемая Мария не знает случайно, кто швырнул в меня нож?

— Нож? Вот так страсти, — Вильгельм Котарбинский снова вслушался в много говорящую ему одному тишину. — Мария говорит, что она всеми силами пыталась воспрепятствовать ему… но у нее недостаточно сил.

Даша кивнула: понятно, почему нож без труда прошел сквозь бестелесную руку душечки — все становилось на свои места!

— Она говорит, — волнение невидимой Марии все отчетливей слышалось в голосе добросердечного художника, — что он очень опасен. Он — сама Тьма. Он ловит тех, кто ходит во Тьме.

— Кто он? Демон Уго? — спросила Чуб. — Или другой Демон? Или Джек?

— Мария просит меня передать сообщение некоей девице по имени Дарья.

— Это я, мое настоящее имя, — еще раз представилась Чуб.

— Она говорит, вам угрожает опасность. Тьма прячется не только на улице. Вы встретитесь с Ней. Говорит: «Не хочешь встретиться с Тьмой, не заходи в дом, где танцуют призраки…»

— В какой еще дом? Не понимаю.

— Она замолчала, — выждав время, сказал Котарбинский. — Я больше не слышу ее. И, кажется, в крестильне уже горит свет, — заметил он. — Михаил Александрович вернулся.

— Спасибо вам, мы рады знакомству, — Даша встала. Она не лгала: знакомство вышло на редкость приятным. — Обязательно приходите к нам в цирк! Обещайте мне, что непременно придете! — попросила она и немедленно получила улыбчивый и утвердительный кивок в ответ.

Они спустились с церковных небес на каменный пол. Сторож Степан все так же негромко похрапывал у двери. Наверху тихо подрагивали доски под шагами Вильгельма Котарбинского. Но Даше показалась, что теперь ее ухо различает и другие — инородные звуки. Души покойных шуршат в храме как мыши.

Сколько же их ходит за ними сейчас?

«Ирина, Марина, Анна, Иоанна, Катрина, Дана, Милана…» Но Акнир утверждала, что предки не приходят к ней в гости. Может, это мои бабушки?

Ведьма тем временем достала мобильный, зашла в Интернет и внимательно изучила какую-то статью.

— Ну, слава Богу! — Чуб эмоционально перекрестилась на ближайшую стену (случайно иль нет, на ней была нарисована святая Ирина с четками в белых руках?) — веда нервно отпрянула от ее крестного знамения, точно ее окатили холодной водой. — Теперь я знаю, кто был той тенью без тела… Она! — Чуб на всякий случай показала пальцем на все четыре стороны сразу. — Мария… как богоматерь. И, кстати, о Богоматери и Марии, я приняла решение! Я заберу у Миши портрет и отнесу его Маше. Как раз на день рождения путного ей ничего не дарила.

— Поторопись тогда, — Акнир постучала пальцем по экрану мобильного. — Я прочла, на Маше он тоже нарисует циркачку верхом на коне.

— Ты чё? В Инете прочла? Покажи мне картину…

— Она не сохранилась. Только история об Анне Гаппе.

— Я ничего не понимаю! — Даша аж топнула ногой. — Ведь не влюблен он в нее! Он сам нам сказал… в чем же дело, чего он к ней так прикопался? И куда потом делась картина? Даже три — на Христе, на Богоматери, на Адаме и Еве. Куда, извините, исчезли аж три Анны Гаппе? Испарились? Их выбросили на помойку? Миф какой-то, а не картина. А вдруг так и есть? Уж я знаю людей искусства, они всегда все перевирают, им намного важнее классный анекдот за столом рассказать. Один раз Миша написал сверху циркачку, оттого что не было другого холста, а потом каждый художник принялся пересказывать эту байку на свой лад!