— Но почему, черт побери?

Я убрала пепельницу с покрывала.

— Ты сам отвечал на этот вопрос. Мы будем причинять друг другу боль. И, если для тебя чувства — это боль, то я устала от боли. Я хочу другие чувства. Светлые. Человеческие.

— Как-то я услышал фразу: «Нет ничего дешевле, чем чужая боль». Как ты думаешь, это правда?

— Я думаю, что мне не нужна боль. Извини, Вивиан, но я больше так не могу. Нам нужно было остановиться еще тогда, когда я в первый раз пришла к тебе домой. Точнее, мне вообще не нужно было приходить к тебе домой. А тебе не нужно было приезжать ко мне.

— Наверное, мне следовало бы с тобой поспорить, Изольда. Но я не вижу в этом смысла.

На секунду мне захотелось, чтобы он поспорил. Чтобы он сказал что-нибудь — не важно, что. Или же отпустил бы циничную шутку, которая не вызвала бы у меня ничего, кроме отвращения. Чтобы он поклялся мне в вечной любви, чтобы сказал, что не отпустит или чтобы послал к черту. Но Вивиан промолчал. Он встал и, собрав разбросанную по ковру одежду, начал одеваться.

— Уходишь?

— Да. У меня много дел.

— Надеюсь, у тебя не осталось вопросов, и ты на меня не обижаешься?

— Я давно разучился это делать.

Я села и посмотрела на него.

— Ведь все будет в порядке, да?

— Конечно, — ответил он беззаботно, — ты ведь знаешь, у меня всегда все в порядке. В том, что я с завидным упорством наступаю на одни и те же грабли, мне стоит винить самого себя, но никак не тебя.

— «Трава» была ничего, — попыталась я разрядить атмосферу.

— Я рад, что тебе понравилось.

— Ты уверен, что тебе стоит вести машину в таком состоянии?

— Не волнуйся. Кстати, кольцо тоже ничего. — Вивиан повернулся ко мне, застегивая верхние пуговицы рубашки. — У Уильяма отличный вкус. Это ты научила его выбирать украшения?

Я поднялась и подошла к нему.

— Нет ничего дешевле, чем чужая боль, да? — спросила я. — Знаешь, о чем я подумала? Вполне может статься, что я встречу человека, с которым я захочу разделить его боль. Но ты этим человеком никогда не станешь.

— Я в курсе. Хочешь сообщить мне что-нибудь новое?

— У меня вряд ли получится чем-то тебя удивить.

— Ну почему же. В постели это у тебя получалось.

— Постель — это еще не все.

— Когда женщина, к которой я неравнодушен, начинается и заканчивается именно в постели, то твоя последняя фраза приобретает другой смысл.

Мне стало холодно, и я обхватила себя руками в попытке согреться.

— Бизнеса у нас не получилось, — подвел итог Вивиан. — Отношений — тоже. Хочется верить, что ты хотя бы пригласишь меня на свою свадьбу.

— Тебе придется долго ждать.

— Я запасусь терпением. — Он запахнул плащ. — Удачи, Изольда. В следующий раз попробую продать свою боль подешевле.

— Неплохая мысль. Может, y тебя получится.

2000 год

Франция, Париж

Я впервые увидел ее пятнадцатого февраля, на следующий день после дня Святого Валентина. По случаю праздника мы собрались университетской компанией — те же самые пять человек, что и раньше — и решили отпраздновать его в таком составе. Точнее, мы не праздновали, а просто сидели дома у Клода и хвастались своими успехами. Пару месяцев назад я начал свою практику, и сделал это последним — до меня все мои друзья уже либо работали в больницах, либо, как и я, решили, что им будет лучше работать на себя. Мое заявление было встречено дружными аплодисментами, после чего все выпили за мое здоровье и напомнили мне, что для полного счастья нужно обзавестись красавицей-женой. Клод жил с дамой, которую звали Эдит (они начали встречаться еще в университете), все остальные уже были женаты, а у меня, как всегда, было много кандидаток в жены, но ни одной более-менее стоящей. После того, как мы выпили еще немного, мне посоветовали приглядываться к своим пациенткам — может, я найду жену среди них? Я часто вспоминал этот случай и удивлялся, как они умудрились что-то мне напророчить.

С утра у меня болела голова. Я позволил себе выпить больше, чем следовало, и злился на себя, а заодно и на окружающих. Честно признаюсь, что больше всего по приходу на работу я желал услышать от секретаря «до часу дня у вас нет пациентов, доктор» и отправиться домой для того, чтобы подремать пару часов. Но подремать мне не удалось — на девять часов секретарь назначила прием какой-то леди по имени Беатрис Фабре. Узнав об этом, я разозлился еще больше — теперь и на Беатрис, из-за которой я весь день буду мучиться похмельем. Но злился я недолго. Всего лишь полчаса. Ровно до того момента, когда ее увидел.

На улице шел мокрый снег и дул холодный ветер — самая ужасная погода, которую только можно вообразить. По этому случаю на мадемуазель Фабре было не только теплое белое пальто, но и пушистый шерстяной платок, который она обмотала вокруг головы. Она остановилась в дверях кабинета и сказала:

— Здравствуйте, доктор.

После чего принялась снимать с головы платок.

— Доброе утро, мадемуазель Фабре, — ответил я. — Позвольте, я возьму ваше пальто.

Беатрис сняла платок и потрепала волосы, глядя в зеркало. Она повернулась ко мне как раз в тот момент, когда я прикоснулся к ее плечам для того, чтобы снять пальто. Я обратил внимание на то, что она очень молода — черты ее лица выглядели мягкими, почти детскими. Она смущенно улыбнулась, осознав, что мы стоим слишком близко друг к другу для незнакомых людей, и рассеянно погладила темно-рыжие волосы. А я посмотрел ей в глаза, зеленые, как у большинства рыжеволосых женщин, и в них было только одно: бесконечная тоска. Взрослая, огромная тоска, которая не шла молодой девушке — ее глаза могли принадлежать, скорее, сорокалетнему человеку.

— Меня зовут Беатрис. — Она протянула мне руку, улыбнулась, и тоска в ее глазах исчезла за веселым озорным огоньком. И я испытал то чувство, которое испытывали миллиарды людей до меня и испытают еще столько же, а то и больше — у меня перехватило дыхание. — Вчера был день Святого Валентина. Вы не забыли подарить своей девушке подарок?

Если для меня в этой жизни и существовало что-то запретное, то это были романы с пациентками. Профессор Аллар, психиатр, у которого я проходил практику, видел, как приходившие к нему на прием дамы смотрят на меня, и поэтому раз за разом повторял мне эту святую истину.

— Ты ведь не хочешь расстаться со своей лицензией, Вивиан? — спрашивал он у меня. — Я уверен, она тебе далась тяжело. Как и всем нам.

Иногда мне казалось, что уж лучше бы Беатрис смотрела на меня так же, как эти пациентки — тогда я хотя бы смог понять, чего она от меня хочет, и, соответственно, понял бы, какой линии поведения следует придерживаться. Но она вообще редко смотрела на меня, а, если это и происходило, то это был взгляд человека, нуждающегося в поддержке. Я и сам удивился тому, сколько всего свалилось на эту девушку за ее короткую жизнь, и не понимал, как она не оказалась у психоаналитика несколькими годами раньше. Беатрис смотрела в потолок, и рассказывала мне о матери, об отце, о братьях и сестрах. Она принесла свой дневник: общения с бумагой ей не хватало, а она продолжала рассказывать. Мы даже не коснулись темы ее снов, хотя до этого я не мог и думать о сеансе психоанализа, который обходит подобное.