Открываю флягу, а она полная малосольной осетрины! Бывает, что и вошь кашляет, но не так же громко. И во второй фляге, и в третьей – то же самое.

Помните, в школе писали сочинение на свободную тему: «В жизни всегда есть место подвигу». Был у меня дружок, которого всегда на подвиги тянуло, правда после третьего стакана. Это я сейчас шучу, а тогда задумался. По инструкции надо было садиться в засаду, заряжать берданку и ждать, когда они придут. Но откуда знать, когда они придут, сколько их будет и кто они такие. Любители вроде меня частенько себя браконьерами называют – только какие мы браконьеры? А что касается настоящих, так я их вблизи реки и не видел. Выйдут, думаю, человек пять, что я им сделаю, один и без берданки. Они даже бить не станут, просто свяжут руки, чтобы под ногами не крутился, погрузят фляги и уедут. Но и сдаваться без боя неудобно. Характер не тот.

Сижу.

Потею.

Думаю.

На другом берегу стадо пасется. Пастух видел, как я по кустам шастал, но никаких признаков заинтересованности. Имей он с этими флягами порочную связь – обязательно бы постарался отвлечь. Выспрашивать у него тоже бесполезно. Если и знает – все равно утаит.

Сижу, размышляю, прикидываю, что лучше: если бы или кабы. А надеждочка все-таки зудится: авось заявятся, голубчики, и тогда уж… Страшновато, конечно, маленько, но любопытно.

Сижу, переживаю, жду. Но верхом на фляге долго не прождешь, жестковато все-таки. И комары излишне гостеприимны – изо всех сил стараются внимание оказать, гудят, скандалят между собой, каждый норовит без очереди с поцелуем подлететь.

Этак и до смерти зацелуют, пока браконьеров ждешь.

Кстати, не слышали, что комариные укусы очень полезны для работы памяти?

В каком-то журнале читал. Но, главное, сам проверил, и не единожды. В тот раз тоже: сеанс укусов еще не закончился, а я уже вспомнил про леспромхоз на другом берегу Ангары, вспомнил, что видел его на карте. Думать уже надоело, погрузил фляги в лодку – и туда. Сельпо, на мое счастье, стояло рядом с берегом.

Поднялся.

Объяснил.

Обрадовал.

Они мне даже грузчиков отрядили. Взвесили рыбу, составили акт – и привет, товарищи браконьеры. Правда, мужичок один из грузчиков очень уж обходительно со мной держался: в разговор втянул, спросил, давно ли я в рыбнадзоре, откуда приехал, кем раньше работал. Мне скрывать нечего, хотя сразу было ясно, что любопытство не пустое, я даже заподозрил, что фляги ему знакомы, может, и собственные. А коли не признается, так это его дело – пусть темнит, если не жалко с добром расставаться.

От фляг, между прочим, могли бы и на речке отказаться, если бы кто подъехал. И не докажешь.

В общем, я свое дело сделал: обнаружил, сдал государству и протокол составил. Спрятал документик в полиэтиленовый пакет, чтобы не промок случайно… и в путь.

До катера, я уже говорил, оказалось не пять километров, а два раза по пять и еще чуть-чуть. Но это не страшно. Я не рассыпался. Катер жалко. Стоит, сиротинушка, цепью к дереву прикованный, и скучает после чужого веселья. Тринадцать бутылок возле костровища насчитал. Вот если бы последнюю не распечатали, могли бы и сами подремонтироваться. Поломка-то так себе.

Могли бы отремонтировать, но могли бы и раскурочить. Не они, разумеется. После них на катере гости побывали. Видно, какая-то лодочка шла мимо да остановилась. Не поленились мужички засвидетельствовать почтение. И довольно-таки своеобразно. Навалили на носу катера две кучи, а потом этим самым дерьмом написали на лобовом стекле несколько теплых слов в адрес уважаемого рыбнадзора.

Чего скривились? Противно слушать?

А мне отмывать эту писанину не противно было? Но мне-то засохшее досталось, а писаки эти со свеженьким дело имели, пусть и своим, но запашистым. Мужественные ребята. И принципиальные, надо признаться. Доведись до шпаны, они бы стекла побили, солярку в воду выпустить могли, а эти – нет, к машине с уважением отнеслись и речку травить не стали.

Подкинули работенку. Но деваться некуда. Привел технику в порядок. Смыл со стекла оскорбления. На душе погано. Вода мутная. Рыба не клюет. Психанул я тогда, махнул рукой, как Юрий Гагарин, и сказал «поехали». Потом на свежем ветерке да на хорошей скорости отошел немного, повеселел и перед закатом облюбовал плесишко, закидушки поставил, чаю согрел – жить-то надо. Ерши, конечно, зверствовали, но пяток сижков вытащил да налимчиков на уху.

Вернулся на рассвете. Поспал чуток и – к начальству: отрапортовать, бумагу на браконьерскую осетрину предъявить. Похвастаться, в общем. Да запоздал, начальник куда-то умотал с утра пораньше.

А была пятница.

Дожил до понедельника. Заявляюсь в контору. Спрашиваю шефа. Говорят, что где-то в кабинетах, но при этом как-то подозрительно посматривают на меня. Я и ширинку проверил, и к зеркалу подошел – все вроде нормально. Отлавливаю шефа, а он то ли с недосыпа, то ли с перепоя аж перекошенный от злости. Катер смотреть не хочет и бумагу о трофеях читать не стал. Я ему подробности рассказывать, а он с развоpота – ниже пояса: «Почему на работу на пятнадцать минут опоздал?» – у меня и дыхание перехватило, даже рот забыл закрыть, только глазами хлопаю. А чем на такую наглость ответишь? Пока я в себя приходил, он уже за телефон схватился, а меня глазами в дверь выталкивает.

Вышел. Сначала в коридор. Потом на улицу. Присел на лавочку перед инспекцией. А в голове звон – за что? – ни единой мысли в голове.

И подсаживается ко мне тот вежливый грузчик из леспромхозовского сельпо.

– Здорово, – говорит, – герой! Чего такой невеселый?

– А ты с чего такой веселый? – спрашиваю я.

Тут он все и объяснил.

Оказалось, пока я чаи распивал да налимов на уху ловил, более удачливые рыбаки завернули на боковую речку добычу свою забрать. Посмотрели под куст, посмотрели за кустом, обошли соседний куст… и прямой наводкой на пастуха – куда фляги делись? Пастух рассказал, что видел, как лодка останавливалась, а про фляги никаких сведений. Они кричат. Он молчит. Они – по сопатке. Он все равно молчит. Они снова – по сопатке. Он клянется. Они не верят. Думают, что перепрятал. Начали искать. Там в устье пригорок был, заросший лопухами. Они решили, что фляги там, и заставили пастуха загнать на пригорок коров, чтобы лопухи помяли. Туда-сюда гоняли стадо, топтали-перетаптывали и ничего не вытоптали. Врезали пастуху на прощание да еще и добавки пообещали, когда свободное время будет.

А было их всего двое.

Рассказывает, а я понять не могу, почему пастух такой смирный – с кнутом в руках против двух человек? Другой такие бы фляги показал, так бы отходил, что век бы это место объезжали. Да стерпел.

Почему?

И я спросил об этом у грузчика. А он сидит ухмыляется, хотя и ухмыляться вроде бы нечему. Он тоже, когда фляги узнал (а узнал сразу, я уже говорил вам, что это видно было), – узнал, стало быть, но хотел промолчать. А в инспекцию повез их уже после того, как фонари на пастухе увидел. Прикинулся дурачком и сдал их бухгалтерше. Мог бы и кому-то другому, но выбрал самую скандальную бабенку. И она меточки на флягах сразу опознала. А там уже пошла звонить-названивать – полрайона оповестила… Все бы ничего, но меточки на таре принадлежали нашим рыбнадзоровским орлам. Вот так-то.