– Биллять… – горестно вздохнул офицер.

Освободили Смирного на другой день, к обеду.

Митька его встречал на выходе из узилища:

– Тебя, брат, вином не пои, тока дай в казенке посидеть! Видать, возлюбил ты дело сие!

– Да пошел ты на хрен! – обиделся Михайло. – Тебя б так подержали – на воде да на хвостах рыбьих!

– А ты сам дурак! – немедленно отреагировал Митька. – Коли страдать, так хоть за дело! Я те немца любимого доверил, а ты чо с ним сотворил?!

– Чо?! – опешил Смирный.

– Да ничо! Я-то думал, он уж в землице греется, а он вона – веселый да шустрый, даже поумнел малость! И хворь-то его исцелилась. Видать, ты честно старался!

– Ну, старался… – потупился Михайло.

– По ребрам бил? – начал допрос Митька.

– Бил…

– В задницу пинал?

– Еще как…

– За нартой бегать заставлял?

– А то…

– Дерьмом кормил?

– Не, дерьмом редко, – признался Смирный. – Он у меня больше рыбу кислую жрал. Я ее в котле грел – чтоб, значится, ейный дух крепче шибал!

– Молодец! – одобрил служилый. – Нравилось немцу-та?

– Гы-гы-гы!

– Вот те и «гы-гы»! – передразнил Митька. – Ты ж, дурак, его от цинги вылечил – нет тебе прощенья, Михайло!

* * *

В начале июля на Большерецкий острог посыпались несчастья. Непонятно откуда взявшийся многочисленный отряд ительменов глубокой ночью подплыл на батах к «Фортуне», отдыхавшей на устье реки Большой, и попытался ее поджечь. Часовой на судне не спал, и нападение было отбито «ружейным боем». Однако поблизости располагались «рыбалки», на которых шла заготовка рыбы. Работники-ительмены разбежались, нападавшие убили двоих служилых и большерецкого обывателя вместе с женой и детьми. Заготовка рыбы в низовьях была немедленно свернута, а охрана судна усилена. Сразу же после этого в поселок подвалила толпа беженцев из Нижнего и Верхнего острогов. Пока они пытались хоть как-то разместиться, с моря пришло известие, что прибыл «Святой Гавриил». В общем, началось сущее столпотворение…

Как только в Большерецке появились первые солдаты и матросы, доставившие грузы с «Гавриила», Козыревский вручил Митьке несколько шкурок и велел хоть упиться, но выяснить обстоятельства плавания, а также, по возможности, дальнейшие планы экспедиции. Задание Митька выполнил с честью – не жалея живота своего и чужой пушнины. Правда, потом, во время доклада отцу Игнатию, ему пришлось несколько раз выходить на улицу, чтобы поблевать. Козыревский сжалился над ним и налил пару чарок из своих запасов. В мозгах у служилого прояснилось, фантазия разыгралась, и стародавние задумки слепились в безумный план, который он не замедлил озвучить. Отец Игнатий сначала посмеялся, но перспектива завладеть обоими кораблями, не применяя силу, была очень соблазнительной. В конце концов он дал добро: дескать, первый же шаг покажет, стоит ли идти в эту сторону, так что дерзай! Назавтра Митька протрезвел окончательно, но собственный план не перестал ему нравиться. И он дерзнул…

Жилых построек, в которых имелись печные трубы, в Большерецке было всего две. Одну из них занимал заказчик острога, а другую – «больной» Шпанберг. Несмотря на немощь, капитан-лейтенанту пришлось срочно переселяться в обычную избу, предварительно выгнав из нее хозяев. Беринга привезли в острог на шлюпке, и Митька встретил его на улице – капитан шествовал в окружении свиты и изволил заметить старого знакомого.

Результат не замедлил сказаться: уже на другой день Митьку позвали «на прием». На сей раз «обряд очищения» гостю проходить не пришлось – очевидно, в доме не было еще в должной мере прибрано. Капитан, как обычно, расположился в двух комнатах. Собственно говоря, это было одно помещение, обогреваемое печью и разделенное перегородкой на спальню и «приемную». Как и в Нижнекамчатске, дверь в эту приемную закрывалась только изнутри – на засов. На окнах были массивные ставни, которые тоже закрывались на ночь изнутри на засовы. Служители экспедиции и казаки гадали: то ли капитан боится нападения, то ли, запершись, каждую ночь занимается рукоблудием. Последнее всем казалось более вероятным, поскольку за все время экспедиции он ни разу не вступил в связь с женщиной. Во всяком случае, если такое и случалось, то никто об этом не знал.

Митьке показалось, что на сей раз выглядит Беринг как-то не очень бодро: лицо посерело, глазки бегают, пальцы шевелятся… В общем, чувствовалось, что он чем-то обеспокоен. А может быть, просто испуган?!

– Как здоровье, господин капитан? – вежливо поинтересовался Митька после приветствия. Ему хотелось проверить степень «доверительности» их отношений. – Как плаванье получилось?

– Разве я не говорил тебе, чтоб не задавал вопросов?! – довольно злобно буркнул Беринг.

– Прощения просим, ваше благородие! – перепугался Митька. – Запамятовал, ей-богу запамятовал!

– Запамятовал он… Когда эти дикари хоть по-русски научатся говорить нормально?!

– Могу сказывать и по-господски, – пожал плечами Митька. – Как прикажете, ваше благородие.

– Ты выполнил поручение?

– Меха собраны, господин капитан, – доложил служилый. – По здешним ценам на две тысячи сто тридцать два рубля и сорок копеек.

– Так мало… – поморщился капитан. – Завтра я буду смотреть на них, а вы со Степаном составите полную опись. Если все сойдется, надо упаковывать и грузить на «Гавриила». Здесь черт знает что творится. Надо быстрее уезжать в Охотск!

– И напрасно, ваше благородие…

– Что?! – недоуменно поднял бровь Беринг.

– Напрасно, говорю, торопитесь, ваше благородие! – проговорил Митька и многообещающе улыбнулся. – Не советую!

– Не понимаю! – пробормотал Беринг. – Что за наглость?!

Митька смотрел на него и пытался оценить происшедшие изменения: «От былой надменности не осталось следа – весь он какой-то дерганый и зашуганный. Никакой земли к востоку от Камчатки он не нашел и, наверное, решил все бросить и сматываться домой. А в Большерецке его как обухом по голове – бунт на полуострове или что-то в этом духе. Ни инструкций, ни приказов на этот счет Беринг не имеет, надо принимать какие-то решения самому, а он этого не умеет и не хочет. Он хочет одного – поскорее уехать. Может, надавить на него как следует? Вроде бы самое время! И дверь закрыть, чтоб кого не позвал! Нет, дверь, пожалуй, не надо – его благородие совсем перепугается».

– А дозвольте мне сесть, господин капитан, – тоненьким голоском попросил Митька. При этом он смотрел начальнику в глаза и хищно улыбался. Обычно такой прием хорошо действовал на камчадалов – они пугались. Сработал он и теперь: Митька почувствовал, что грозный капитан на самом деле робок и мягок перед силой. – Посидим рядком, поговорим ладком, а?

– Ну… А… – Беринг открывал и закрывал рот, не в силах что-либо выговорить. Он явно оторопел от такого натиска, и Митька решил развить успех.