Никита Родионович решил сам пойти с Фелем. Грязнову надо было оставаться: ночью предстояла тренировочная связь с Долингером, срывать ее нельзя было.

— Но я устал... очень устал, — признался Фель, — и итти не готов. Отдохнуть надо с часок. Пусть ноги отойдут немного...

Ожогин и Грязнов через несколько минут знали основные вехи трудной жизни старого подпольщика.

Генрих имел законченное среднее образование и специальность техника — строителя мостов. Долю работал он в разных городах Германии. В тридцать третьем году он стал коммунистом, а потом, преследуемый нацистами, оторвался от партийной работы, скрывался в разных местах и, наконец, попал сюда. Здесь с большим трудом лет пять назад он получил должность сторожа на железной дороге.

— Говорят, что история не повторяется, а я уж и не верю, — сказал он грустно, покачивая головой. — Для Германии она повторилась... Вот вылезли же на свет наци и повернули нас спиной к будущему. — Он тяжело вздохнул. — Еще говорят о какой-то немецкой цивилизации... От этой цивилизации мороз по коже подирает, она превратила нас в моральных калек. Мы, коммунисты, недооценили наци, переоценили себя, а потому теперь и прозябаем одиночками. Гитлер не оставил места для надежд, сшиб нас с ног, истоптал нас, убил в нас человеческое достоинство. Хотя бы взять меня. Я терял веру, силы, падал, спотыкался, шел наощупь. Тоска подняла голову, точно змея, и голос, изнутри говорил: «Конец, Генрих! Всему конец. Чего ты ждешь, глупый старик». Но надежда окончательно не покидала меня даже в самые трудные минуты. И я шел на ее зовущий огонек И вот пришел... Нашел друзей... И мы еще, видно, кое на что способны.

— Безусловно, способны, — ободрил Генриха Никита Родионович, — мы ждем от вас большой помощи.

Фель горько усмехнулся.

— Все идет к концу и помощь наша не нужна будет. Вы и без нас сильны...

— Это неправильно, — возразил Ожогин. — В помощи, нуждается не только слабый, но и сильный.

Вагнер поддержал Никиту Родионовича.

— Согласен, согласен, заговорился я, — произнес Фель и, достав из кармана кусочек хлеба какого-то неопределенного цвета, обвернутый в целлофановую бумагу, начал его жевать. — Все эрзац. Собаки от этого дохнут, а немцы едят. Ко всему нас приучили. Ну, ничего, скоро и мы услышим, как пушки грохочут, а наци начнут друг друга поедать. Это свойственно им... Конец уже приближается...

Потом разговор зашел о подпольной группе антифашистов. Как и предполагали друзья, группа работала обособленно, сама по себе, во главе с Генрихом, никем не руководимая, ни с кем не связанная. Генрих охарактеризовал каждого участника, рассказал, что все они за дело пойдут в огонь и в воду. С доводами Никиты Родионовича и Грязнова согласились и Фель, и Вагнер. Борьбу надо было усиливать.

До конца города Ожогин и Фель ехали в трамвае. Здесь у памятника старины — ворот с башнями была конечная остановка, дальше начиналась шоссейная дорога, пересекавшая открытую местность. Генрих пошел впереди, Ожогин за ним на значительном расстоянии — таков был уговор.

Солнце уже клонилось к закату. Итти было приятно, лицо обвевал легкий полевой ветерок. На горизонте вырисовывались контуры густого леса. Никита Родионович с особым удовольствием вдыхал чистый воздух лугов; давно ему не приходилось бывать за городом.

Генрих сошел с шоссе, прошел с километр целиной, оглянулся и, убедившись, что Ожогин не теряет его из виду и идет за ним, направился к лесу.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Фель и Никита Родионович пересекли двухпутную железную дорогу и по узкой тропе, идущей параллельно ей, углубились в лес.

Встреча в лесу оставила навсегда глубокий след в душе Ожогина.

Фель ввел Никиту Родионовича в сарай. Здесь было темно, фонарь в руках Генриха тускло освещал помещение. На матраце, опершись о деревянный сундук, полулежал, полусидел человек. На вид ему можно было дать лет сорок, не меньше. Во всей его фигуре чувствовалась скованность, покорность судьбе и в глазах светилось полное безразличие ко всему.

Увидев вошедших, он закрыл на мгновение глаза.

— Здравствуй, товарищ, — опускаясь на колена, сказал Никита Родионович и взял его за руку.

Раненый ответил легким пожатием и заплакал. Он плакал беззвучно, слезы градом катились из больших глаз по небритым щекам и падали на открытую грудь.

Ожогин вздрогнул, когда увидел на ней выжженную цифру «916». Клеймо!

— Я русский... мне недолго осталось жить... Выслушайте меня, запомните, что я скажу...

— Я коммунист, — сказал Никита Родионович.

— Дайте мне-только закурить, и я расскажу все...

Ожогин торопливо вынул пачку сигарет, угостил умирающего, закурил сам и приготовился слушать.

Незнакомец затянулся и, поперхнувшись дымом, закашлялся. Лицо его побледнело.

— Курить отучился, — произнес он с горестной улыбкой. — Я Каленов... Василий... Двадцать шесть лет мне... Танкист, лейтенант... Попал в плен под Киевом, был без сознания. Танк заклинило снарядом. Я учился в Орле... В Тамбове у меня мать... отец... Но это моя первая жизнь, призрачный сон... Я хочу сказать о второй жизни. Не перебивайте меня... В сорок втором году я попал сюда на завод...

Каленов говорил едва слышно. Никите Родионовичу казалось, что вот сейчас, через минуту он выдохнет из себя остатки жизни, вздрогнет, вытянется; но он продолжал говорить.

...Примерно в пятнадцати километрах на восток от сторожки, в чаще дремучего леса, окруженный тремя большими болотами, глубоко в земле запрятан подземный завод, Территория его, в радиусе пять километров, обнесена несколькими густыми рядами колючей проволоки, через которую проходит электрический ток высокого напряжения. Внутри много бараков для военнопленных. Вся территория завода укрыта кронами деревьев и маскировочными сетями. С воздуха нельзя обнаружить ни бараков, ни подъездных узкоколейных путей, пересекающих лес, ни тщательно замаскированных труб, ни штабелей химических снарядов и авиабомб, изготовляемых заводом. Только бетонная дорожка длиной в восемьсот метров для посадки и взлета самолетов да большие болота вокруг могут служить ориентирами. Завод строился руками заключенных и военнопленных. Каждый из них имеет номер, выжженный на груди, и каждый должен умереть, чтобы унести, с собой тайну подземной Германии. Ни одному из строителей завода не избежать смерти. В подземелье после окончания строительства входят только немцы. Пленные до последнего времени использовались на поверхности земли: на укладке готовой продукции, на погрузке ее в самолеты и вагоны, на черной работе по обслуживанию электростанции, водопровода. Сейчас немцы задались целью истребить всех пленных. Тысячи узников уничтожены в лесу и в болотах и в первую очередь все потерявшие способность работать — больные, изнуренные рабским трудом, слабые. Их травят голодными собаками, загоняют в болота и расстреливают из пулеметов. Часть пленных, еще годных к какому-то физическому труду, увозят. Увозят неизвестно куда. Есть слухи, что в специальные лагери, где есть крематории для сожжения. В предпоследнюю партию, подлежащую вывозке, попал и он, Каленов. Ему удалось выброситься из закрытого вагона через окно. Он долго бродил по лесу и, вконец обессиленный, дополз опять до железной дороги, где его и подобрали. Сейчас, вероятно, на заводе остались одни немцы...