Сносить удары он был, конечно, натренирован. Но досадно, когда их много, когда непонятно за что, да со всех сторон, да еще и подряд.

7

Именно так его несколько лет назад били ножом, наверное, проучая за слишком лихое начало бизнеса в Вильнюсе, хотя, может, и ревнивые придурки от политики «заказали» – за то, что они его из Минска вышвырнули, а у него все так успешно складывалось без них. Ведь напали на него сразу после того, как информация («Писатели покидают Беларусь») о его жизни в Вильнюсе просочилась в Интернет. И тут же в нескольких белорусских газетах написали, как замечательно ему живется при литовском капитализме, хотя никому никаких интервью о своем благополучии и своих бизнес-успехах он не давал.

…Три здоровых амбала направились к нему, когда он в темном углу двора выходил из машины, держа в руке мобильник и собираясь звонить. По их мрачному виду он сразу сообразил – нет, не кто к нему движется, а зачем.

Он рванулся вперед, как всегда поступал в таких случаях, беря на себя инициативу и бросаясь навстречу опасности. Они опешили, что позволило ему прорваться в сторону ворот, чтобы выскочить на улицу, где люди, где фонари. Но он споткнулся, угодив ногой в яму, которую утром у него на глазах ремонтники засыпали, но к вечеру снова раскопали, чего он не мог знать. Он упал и сжался, закрыв голову руками…

Его пырнули ножом три раза, потом еще два, потом еще раз, и еще. Удары были почему-то тупые, словно били какой-то гирей. Он их считал, испытывая не страх, а раздражение. Он считал и думал, что это многовато. И с растущим негодованием ждал, когда это кончится. А потом – не от страха, не от боли, которую даже не чувствовал, а от дикой злости вдруг заорал так, что они шарахнулись от него, как от разъяренного медведя, вставшего на дыбы.

Снова рухнув, он еще долго лежал на куче песка и глины, уткнувшись лицом в грязь, и чувствовал, что истекает кровью, отчего становилось тепло и беззаботно. В руке так и оставался мобильник, что его и спасло. Слабого импульса уходящего сознания все же хватило, чтобы позвонить…

7

Назавтра к нему, уже заштопанному в «Скорой помощи», уже доставленному домой на машине, присланной Витькой-Доктором, всклокоченно примчались взбудораженные литовские друзья.

Не школьные фрэнды, от которых сейчас было бы мало проку. А те, с кем жизнь свела писателя Рыжюкаса уже в последние совковые годы, и благодаря которым (новой власти они пришлись ко двору, заняв солидные должности и заметное место в политике) он и получил литовский паспорт. Они были встревожены, даже напуганы не на шутку. Рыжюкас-то хоть и дома, но за границей. Это же международный скандал!

Он лежал, слабо улыбаясь, и просил друзей не беспокоиться. На нем, как на собаке, все заживет.

– Ты хоть понимаешь, что теперь тебе конец? – спросил один из них, имея в виду не физическое состояние Рыжюкаса, а его амбициозность.

Понимать такое он еще не был готов: не привык, да и не хотелось. Но он догадывался, что именно имеется в виду. Валяясь в грязи и истекая кровью, он впервые за всю жизнь оказался в ситуации, когда человек абсолютно бессилен… Конец не конец – это мы еще поглядим, но оправиться от морального поражения будет, пожалуй, труднее, чем от ран.

8

Рыжюкас сумел убедить друзей не раздувать кадило. И не принимать никаких экстренных, тем более государственных мер по расследованию обстоятельств и причин бандитского нападения на «известного писателя и общественного деятеля, находящегося в политической эмиграции».

Он уговорил их тихо изъять из полиции сообщение о его ранении, присланное туда в установленном порядке из «Скорой помощи». Это позволило избежать неминуемого скандала в прессе (в газетах о Рыжюкасе писали часто, перемывая каждый его шаг): легко представить, как за этот случай ухватились бы газетчики и здесь, и дома, в Беларуси.

Он не хотел доставлять врагам удовольствия. Он и политикам всегда советовал не радовать публику своими поражениями. Битым сочувствуют, им даже сострадают, но их не слишком уважают, и уж тем более на них не ставят.

К счастью, у его друзей хватило и готовности его понять, и власти, чтобы замять происшествие, так что о случившемся не узнал почти никто, кроме, разумеется, его Последней Любовницы, притихшей и напуганной, хотя все это ей было до ужаса интересно.

Конечно, Последней Жене тоже пришлось сообщить. Правда все, что касалось Рыжюкаса, ей к тому времени уже «совсем перестало быть интересным». Она с ним давно мысленно попрощалась, увидев, что ему-то интересно уже не с ней.

По телефону только и проговорила:

– Тебя могли угробить. Но ты живуч и выкарабкаешься. А для меня ты больше не существуешь… Так надо, потому что я давно осталась одна. И поняла, что должна рассчитывать только на себя.

9

Тогда он действительно сумел выкарабкаться, несмотря на то, что следом за покушением, раньше, чем он успел оправиться от ран, не говоря уже о пережитом стрессе, рухнул и его бизнес.

И все же он сумел оправиться, приползя в Минск.

К удивлению всех, знавших про его массажный роман, к удивлению его Последней Жены, да, пожалуй, и к собственному удивлению, приполз он не куда-нибудь, а именно к ней.

И уж совсем к полному и всеобщему недоумению, она безмолвно его приняла и безропотно поддержала…

Что, впрочем, ничего в их отношениях уже не изменило. Они теперь жили рядом, как родственники, не имеющие никаких особых претензий на совместную жизнь, и никаких взаимных обязательств, кроме общей заботы о судьбе уже почти взрослого красавца-сына, которого по нынешним порядкам все еще нужно было поднимать.

Раньше они шли вместе, теперь оказались попутчиками, совсем неплохо умеющими ходить рядом, хоть бы и по разным делам.

И казалось, что снова ничто не мешало Рыжюкасу, помня напутствие отца, ринуться проживать отмеренный ему предком век плодотворно и счастливо. Отчего он так отчаянно и затрепыхался с подвернувшимся по случаю Мальком…

Но пролетел, обретя все те неприятности, которые, собственно, и предвидел в самом начале, когда решал усесться за этот карточный стол, хорошо зная, к каким последствиям приводят подобные решения, даже без всяких болезней.

А тут еще и медицинский диагноз…

Многовато… Много, слишком часто, и совсем безжалостно, уже как бы даже неотвратимо стала жизнь его пинать, как бы испытывая на прочность его природную живучесть и от отца унаследованный оптимизм…

Но даже по стальным мостам нельзя ходить в ногу.

10

Впрочем, опускать руки он не собирался. Он даже не слишком паниковал, сразу попробовав отнести болезнь в ранг очередной неприятности – из букета, где только и надо все грамотно разложить и пересортировать. Чтобы по веточке весь этот цветастый веник переломать.

Первым делом он пригласил на ужин местного профессора-консультанта, который руководил его обследованием и, по просьбе Витьки-Доктора, занимался «известным писателем» не формально.