Начитавшись Книги Силы, я пытался выломать дверь. Напрасный и болезненный труд. Переизбыток дурной мощи чуть не оставил меня калекой. Я не заметил, как надорвался, поднимая тяжеленный дубовый стол, которым таранил неподатливую броню. Дверь не шелохнулась, прежде начал крошиться дуб. Действие Книги прошло, и меня скорчило от жуткой боли в животе и спине. Не мудрено, Книга Силы активизировала потайные физические резервы конкретного читающего индивида. В тот момент я был максимально сильным лишь в пределах моего организма, а дверь бункера не просадил бы и гранатомет.

Мне удалось, ободрав пальцы, слегка отогнуть заслонку пищеподъемника, заодно я убедился, что через шахту не сбежать, — стальной блок практически без зазоров перекрывал окно подъемника.

По всей видимости, я нарушил герметичность поврежденной заслонки, потому что в бункер лучше стали проникать звуки невидимой кухни: позывные радиостанции, музыка, перекликающиеся голоса поварих, лязг посуды в мойках.

В одно и то же время, между завтраком и обедом, на ретро-волне крутили советскую эстраду. Передача шла около получаса, и я не отказывал себе в удовольствии отвлечься и послушать Пахмутову, Крылатова или Френкеля.

Я предпринял очередную попытку переписки, отправил две цидулки шантажного толка: угрожал уничтожить Книгу Силы. А мне спустили Книгу Власти «Счастье, лети». Повесть на двухстах с небольшим страницах воспевала подвиг целинников. По зову партии молодежь со всех концов Союза двинулась осваивать невозделанные земли. Евгений Лубенцов недавно окончил сельскохозяйственную академию, его оставляют на кафедре аспирантом. Перед ним открывается заманчивая перспектива: защита диссертации, жизнь в большом городе. Однако Лубенцов принимает корчагинское решение поехать на целину агрономом. Он специально выбирает самую отсталую МТС. Лубенцову приходится проявить большие организаторские способности, чтобы наладить работу станции. Постепенно Лубенцов учится разбираться в людях. Дома он был влюблен в Элину Заславскую, девушку внешне эффектную и, как ему думалось, возвышенную и одаренную. Но на целине он почувствовал цену коллективизма, товарищества, что помогло ему раскусить мещанскую сущность Элины. Для нее героический, благородный труд во имя народа и страны — романтическая глупость. Лубенцов понимает, что Элина не может быть верным другом на всю жизнь. Новую любовь он находит в прицепщице Маше Фадеевой…

В художественном отношении повесть была намного слабее «Пролетарской». Отрицательные персонажи были выписаны излишне гротескно, как карикатуры в «Крокодиле». По тексту неистребимым газетным пигментом проступал очерково-популярный стиль: «Они радостно воспринимали величие и красоту природы, ее мудрость и щедрость, и не жалели сил, чтобы на пустовавшей земле заколосилась золотая пшеница».

Увы, мне не на кого было воздействовать Властью. Никто не видел царственную мимику, не внимал повелительным модуляциям голоса. Я вхолостую метал взгляды-молнии на стены, дверь и подъемник.

Третьей прислали уже знакомую Книгу Смысла с аккуратно подклеенным вкладышем, четвертой — Книгу Радости «Нарва», военную повесть о зенитчиках. Если опустить небольшие лирические притоки с описанием судеб главных персонажей, сценки прифронтового флирта и прочие пасторальные вставки в начале повести, сюжет развивался в пределах нескольких героических суток. Февраль сорок четвертого. Зенитно-пулеметный взвод лыжного батальона закрепился на западном берегу реки Нарва. При поддержке танков гитлеровцы атакуют позицию советских воинов. Оборону возглавляет лейтенант Голубничий. Основные силы батальона ведут упорный бой с танками и пехотой противника вдоль небольшого плацдарма за рекой. Переправить пушки с восточного берега на западный невозможно — лед на Нарве взорван. К исходу дня в строю пулеметчиков остаются всего трое — Голубничий и двое рядовых, Мартыненко и Тишин. Вечером к ним пробирается ефрейтор Скляров, он доставляет патроны. После сильного минометного налета гитлеровцы вновь наступают. Убит Мартыненко. Раненые Голубничий и Скляров снаряжают ленты, Тишин перебегает от пулемета к пулемету, чтобы враг не догадался, что невредимым на позиции зенитчиков остался один боец. Когда фашисты врываются в расположение взвода, Голубничий сигнальной ракетой вызывает огонь нашей артиллерии на себя. Над позицией бушует пламя разрывов, гитлеровцы в панике бегут. Прибывшие подразделения гвардейской стрелковой дивизии форсируют реку Нарва…

Радость в чистом виде не содержала сорных примесей веселья и смешливости. Одно торжество и ликование духа. И тем горше был перепад настроения, когда ощущение ослепительного восторга сменил отходняк, полный беспросветного отчаяния.

Я не сомневался, что прагматичная Горн с самого начала уготовила мне роль жертвенного «чтеца». Как же горько я пожалел, что не погиб у сельсовета вместе с остальными широнинцами. Тот, кому суждено быть повешенным, должен молиться на свою веревку и причащаться кусочком мыла, потому что если он вздумает утопиться, он будет тонуть так, что не приведи Господи. Славную и быструю смерть от крюка или топора я променял на бегущую по замкнутому кругу трудовую повинность.

На протяжении многих дней Книгой Радости, как водкой, я глушил страх, дважды за сутки погружая себя в радужное состояние экстаза. Я старался подгадывать с чтением, чтобы финальные страницы совпадали с музыкальным ретро-эфиром. Так эффект от Книги длился почти вдвое дольше.

От беспробудного «пьянства» со мной пару раз случались галлюцинации. То за дверью слышались чьи-то шаги, ржаво скрипел открываемый засов, или же в шахте подъемника раздавался далекий голос покойной Маргариты Тихоновны, обсуждающей с кем-то мое обеденное меню. Она убеждала, что «Алеша с детства ненавидит курицу».

Я понимал, что меня дурачат слуховые миражи, но все равно кричал ей, просил вытащить из бункера. И словно назло, на обед давали макароны и пупырчатую куриную ногу…

Это продолжалось, пока не прислали Книгу Терпения. Подаренное Книгой отмороженное безразличие устраивало меня куда больше — терпение в отличие от радости практически не имело чувственного «похмелья».

Книгу Ярости — «Дорогами Труда» — я намеренно прочел без соблюдения Условий. Я не хотел приводить себя в состояние берсерка. Сражаться было не с кем, кроме того, я боялся повредить себя в слепом бешенстве.

Коротко скажу, что Книга повествовала о рабочей династии Шаповаловых, как из небольшого завода по ремонту сельхозтехники вырос металлургический комбинат с автоматизированным производством, а поселок Высокий разросся в город…

Я ждал седьмую и заключительную Книгу Памяти. В том, что она появится, я не сомневался. Подъемник из кормильца превратился в орудие мучительной пытки. Каждый раз я обмирал, открывая заслонку. После изнурительных волнений кусок в горло не лез, случалась и нервная рвота. Только искусственное терпение спасало.

Я не задавался вопросом, каким, собственно, образом старухи засадят меня за Книги. Механизм принуждения был очевиден. Когда заглохнет подъемник, перед Алексеем Вязинцевым встанет достаточно простой выбор: околеть от голода или сделаться оберегом Родины. Я лихорадочно набивал ящики стола хлебом.