– Соблаговолите назначить время и место, – сказалон нетерпеливо. – Любые секунданты, любые условия, меня устроит все. Носейчас я спешу по чрезвычайно важному…

Арамис, со злым огоньком в глазах, бесцеремонно прервал:

– Вас что, необходимо оскорбить действием, трус выгасконский? Быть может, вы и тогда не будете драться?

Только теперь д’Артаньян в полной мере осознал, в какомположении находился Атос тогда, в Менге. Собрав всю силу воли, он попыталсявзять себя в руки, но ничего из этого не вышло – рука сама метнулась к эфесушпаги, и собственный голос он слышал словно бы со стороны:

– Кого это вы назвали трусом?

– Вас, милейший. Вы не только трус, но и полишинель.Кто вам позволил напяливать плащ столь славной роты, которого вы недостойны? Давы невероятный нахал!

– Быть может, – ответил д’Артаньян сквозьзубы. – Вот только не вам, господин недопеченный аббатик, учить меняхорошим манерам.

– Как знать…

Возле них – на значительном отдалении, понятно – ужесобирались парижские зеваки, обладавшие прямо-таки мистическим чутьем наподобные зрелища и способные безошибочным нюхом определить за безобидным вродебы разговором прелюдию к поединку…

– Ну так что же? – осведомился Арамис. –Угодно вам проследовать со мною… ну, скажем, на пустырь за Люксембургскимдворцом?

– Черт побери, нет! – сказал д’Артаньян и, неколеблясь более, обнажил шпагу. – Я спешу по невероятно важному делу, и уменя нет времени на шутов вроде вас, несостоявшихся священников, вообразившихсебя бретёрами… Либо деритесь прямо здесь, либо проваливайте к чертовой матери,а я вас прогоню уколами в зад!

– Здесь? – спросил Арамис, невольно оглядываясь.

В самом деле, место было выбрано не только многолюдное, но иопасное для обоих участников дуэли – справа была церковь Сен-Жермен Локсерруа,а справа, совсем близко, Лувр. Даже не особенно приходилось напрягать взгляд,чтобы рассмотреть кариатиды западного крыла королевского дворца, а такжешвейцарских гвардейцев у одного из входов…

– Говорю вам, у меня совершенно нет времени! –воскликнул д’Артаньян. – Или соблаговолите назначить время и место, чтобымы встретились чуть попозже, или катитесь к черту!

– Здесь может быть умысел…

– Прах вас побери, не я вас остановил, а вы меня,болван! – прямо-таки взревел д’Артаньян. – Мне и навязывать условия!Ну? Ладно, ладно, проваливайте отсюда, аббатик, у меня нет времени, и я, чегодоброго, постараюсь вас убить моментально…

– Посмотрим, как это у вас получится! – вскричалпобледневший Арамис и тоже выхватил шпагу. – Ну, извольте!

Клинки скрестились, последовало несколько выпадов.

– Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! –заорал кто-то из растущей толпы зевак. – Точно вам говорю, это самзнаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?!

Слышавший это краем уха д’Артаньян был несказанно обрадованрепликой случайного зеваки – немалая честь быть принятым за легендарногоФрансуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшегоустраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгимэдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор незавязывал поединка в паре шагов от Лувра…

Но некогда было тешить самолюбие – рассерженный Арамиснапирал не на шутку… Д’Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противникаповернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодномположении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке унего сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, – вот только гасконцу былоне до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутноепредставление все от того же недостатка образования. Он просто стремилсяпокончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой – он сейчас неимел права оказаться убитым или раненым…

Собственно, они были не в равном положении – за Арамисомстояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконецощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосныемысли, за Францию…

Острие шпаги Арамиса пробило край плаща – но д’Артаньян,молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладоньповыше локтя.

Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпагазагремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, недай бог, не затянулся, – вдруг Арамис столь же ловко дерется илевой? – д’Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:

– Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мненекогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…

– Признаю, – нехотя произнес Арамис, зажимая ранулевой ладонью и пошатываясь.

– Ну, то-то, – удовлетворенно вздохнул д’Артаньян,побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. – Вашу шпагу я, с вашегопозволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право.Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжинойдругих, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам пороте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку– драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит – ни тогда,в книжной лавке, ни теперь…

– Вообще-то говорят, что бог любит троицу, –процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить виднесгибаемый и стоический. – Мы еще встретимся.

– Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О васпозаботятся – тут столпилось столько народу… Вот черт!

Д’Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, даи некуда – зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруггасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низкоопустивших алебарды. Д’Артаньяну они показались ордой спятивших поваров,накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.

Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукойпробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этоймыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершиидлинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой двадесятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самоеподобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна противтакого количества алебард…

Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальникстражи громко распорядился:

– Шевалье, извольте немедленно…

– Ну да, ну да, – проворчал д’Артаньян. –Отдать вам шпагу… Что еще может прийти в голову полицейским крючкам? У васкрайне убогая фантазия, господа… Вечно одно и то же. Вот, держите обе.

Видя, что сражения не предвидится, стражники уперли алебардыдревками в землю. Д’Артаньян проводил грустным взглядом обе шпаги, свою итрофейную, перекочевавшие от начальника стражи к какому-то вовсе ужпростоватому детине, рыжему, как Иуда. Что поделать, сопротивление былобессмысленно, достаточно вспомнить о Карле Смелом[28]…