Он с опаской открыл глаза. Не было матери, не было ее ладоней, не было ее голоса. Было только заходящее солнце, выкошенное поле, холмики стогов и Дом, стоявший в тени городских стен. На крыльце старой усталой ящерицей дожидался мастер Вальрон. Ренкр подошел к учителю, затаив дыхание, боясь, что тот сейчас начнет отчитывать его, хотя, казалось бы, он ничего такого не сделал, за что можно было бы отчитывать. Мастер безмерно постарел, маленькие черные глаза спрятались в глазницах обтянутого мягкой, собранной в складки, шелушащейся кожей черепа; бороды и вовсе не было, только седые брови оставались по-прежнему густыми. Он опирался на короткую, неестественно ровную палку, которой раньше тоже не было, и пристально глядел запавшими глазами на приближающегося Ренкра.

— Ну здравствуй, мальчик, — проскрипел учитель своим «обычным» голосом.

— Ты, я вижу, держишься молодцом. Правильно. Это очень правильно. Видит Создатель, если б мог, я бы рассказал о тебе такую Легенду, которая затмила бы все иные.

— Нет, — покачал головой Ренкр. — Не нужно Легенд. Их уже и так предостаточно. Лучше правду, мастер, лучше правду, а еще лучше — вообще ничего. Потому что рассказывают для того, чтобы не забывали, а о таком лучше всего забыть.

— Ты никогда не хотел быть Героем, — сокрушенно покачал головой Вальрон.

— Верно, — согласился с ним молодой альв. — Никогда не хотел и искренне сожалею о тех, кто мечтает стать таким, как я. Потому что в конечном счете все сводится к мозолям в душе, крови на руках и ожогам на сердце. Не слишком привлекательная участь.

— Но иногда нужен кто-то, чтобы спасти этот несовершенный мир, — заметил мастер.

— Да, — согласился он, — иногда нужен. Но только не стоит величать его Героем — он сие делает не ради славы, никогда ради славы, а только во имя своей собственной совести, которой иногда так трудно пожертвовать, поступиться! Учитывая это, слово «Герой» — жестокая насмешка, и не более того. Уж поверь мне.

— Верю, — кивнул Вальрон. — Охотно верю. Потому что я сам… — Голос старика сорвался. — Помнишь мою Легенду о трех ребятах, которые хотели стать Героями, а стали предателями только лишь потому, что поторопились? Одним из них был я. Смешно, не правда ли? — я, неудачник, учил так много ткарнов тех, кто оказывался лучше меня: смелее, терпеливее, благороднее. И вот — выучил даже одного Героя. Настоящего Героя. Понимаешь, мальчик, людям нужен Герой, нужен, потому что иначе им будет некому подражать, не к чему стремиться, не о чем мечтать. Да, для него это — насмешка, но вынести и принять насмешку — это ли не подвиг, достойный настоящего Героя?

— Все возвращается к тому же, с чего начиналось, — сказал Ренкр.

— Да, — ответил мастер. — Именно так. И все подвиги, которые вы совершаете, вы совершаете для своей необычайной, чрезмерно чувствительной совести, и лишь только принятие почестей и имени Героя — для людей. Во имя людей.

— Чтобы кто-то другой пошел по нашему гибельному следу?

— Он бы и так пошел по нему, это в его природе. Вы только помогаете увидеть путь сразу, не блуждать в темноте, натыкаясь на стены и сбивая нежные фарфоровые вазы.

Ренкр кивнул:

— Касательно ваз я тебя понимаю. Может быть, даже слишком хорошо.

Старый мастер вздохнул, глядя на заходящее солнце:

— В конце концов, мальчик, нельзя все списывать только на совесть. Но об этом ты узнаешь, когда вернешься, а пока — иди туда, куда собрался. Ты давненько там не был.

И Ренкр пошел.

— Здравствуй, моя хорошая, здравствуй. Как глупо все получилось, как неестественно и неправильно! Вот ведь, я снова все забуду, как только проснусь, и это так обидно, но тут уж ничего не поделаешь: я просто не могу позволить себе думать о тебе еще и там, наяву. Это может помешать мне в тот единственный момент, ради которого все происходит со мной. Я даже сам не знаю, что — «все» и когда настанет «момент», ничего не знаю, и это вдвойне обидно и неправильно. Я все-таки опять к тебе вернусь. Ты скажешь: «Это глупо и нелепо. Ты лжешь себе». Я правды не боюсь! Пускай молчат, пускай не верят где-то — я все-таки опять к тебе вернусь!.. Ты только дождись. Роул? Пускай будет Роул. Пускай будет кто угодно, но ты дождись — и я вернусь, вернусь в своем бессилии, прорвусь сквозь этот черный лед тоски! …Все не то, опять не то, и все слова — не те, чужие слова и чужие мысли, остается только взгляд, и, Создатель, его вполне достаточно! Обещаю, я вернусь.

Проснувшись, он смог вспомнить только сон с Вальроном, хотя почему-то знал, что это не все, и это — не главное. Да, впрочем, на самом деле сейчас не было ничего главного, ничего, кроме трех седоглавых гор на горизонте. И эти горы приближались.

Эндоллон-Дотт-Вэндр. Нечто древнее, мощное, безразличное. Хотя чувствовалось каким-то седьмым-восьмым чувством, что безразличие это — не больше чем маска. А что за маской? Тоска? Или злобный оскал чудовищ? Если ему и суждено это узнать, то очень и очень скоро.

Дракон начал снижаться. Вблизи все оказалось не таким уж зловещим, как это представлялось дома (то есть в поселке горян), когда лежишь под остывающим одеялом и пытаешься почувствовать, как должен выглядеть город драконов. На ум обязательно приходят глубокие пропасти, на дне которых виднеются камни с засохшей на острых гранях кровью жертв. Или, например, большущие клетки с альвами, троллями, эльфами, где они в ужасе дожидаются своей очереди, чтобы взойти на алтарь Камня жизни. На самом деле горы как горы. Может, только отверстий в их телах чуть больше, чем в обычных, и в этих отверстиях видны большие внутренние полости, а там — драконы. Во-он два полетели куда-то, придерживая третьего, судя по внешнему виду то ли старика, то ли подраненного — издали и не разглядеть. Ага, все-таки молодой, видимо, неудачно взлетел или попал в самое сердце бури; правое крыло свисает жалко и беспомощно. Выходит, не такие уж страшные, не такие уж неуязвимые, как об этом принято думать.

Его дракон спланировал прямо ко входу в огромную, невообразимо огромную полость, и Ренкр внутренне сжался, ожидая чего-то неприятного. Они пролетели сквозь этот зал (скорее даже Зал) и очутились в темной пещере с низким потолком и отверстиями в полу. Дракон подхватил своего седока за шиворот куртки и опустил в ближайшее из отверстий.

Парень оказался в яме, напоминавшей изнутри кувшин: широкие бока да узкое горлышко. Не выбраться.

Дракон взмахнул крыльями и улетел наружу.

«Значит, одно из двух — либо от голодной смерти умру, либо меня очень скоро убьют. Предположим, сегодня».

Он сел на холодный каменный пол, прислонился спиной к вогнутой стене и обхватил плечи руками, надеясь, что так хоть чуть-чуть согреется. Ждать пришлось еще сутки, а потом за ним пришли.

Человек с бледным узким лицом, больше напоминающим посмертную гипсовую маску, внезапно вскочил со своего любимого кресла и начал измерять комнату шагами. К окну, к книжным полкам, к двери, к дивану, к окну… Потом облегченно вздохнул, довольно прищелкнул пальцами и, успокоенный, вернулся в кресло. Да, он дважды, нет, трижды, допустил ошибки, но, черт возьми, святая правда в том, что несколько минусов в сумме дают плюс. Огромный жирный плюс.