Впрочем, бесконечно так продолжаться не может. Госпожа Германия — дама верная, но строгая. На сей раз Шредер оказался в ситуации мужа, которого из дома не выгнали, но и в постель не пустили — оставили ночевать в прихожей.

Христианские демократы и социал-демократы получили почти равное количество голосов — 35,2 и 34,3 % соответственно. Частичным утешением для лидера ХДС Ангелы Меркель могло служить то, что их партнеры свободные демократы (либералы) — набрали 9,8 %, обойдя блокирующихся со Шредером «зеленых» (8,1 %). Однако для формирования стабильной коалиции этого недостаточно. Правоцентристский блок получил 225 + 61 мандат, а левоцентристский — 222 + 51. Разницы в 13 мандатов не хватало для устойчивого правительственного большинства.

Бесспорным победителем выглядела Левая партия. Она набрала 8,7 % голосов и 54 мандата. В то время как все другие представленные в парламенте партии, кроме свободных демократов, теряли голоса, левые резко увеличили число сторонников (на 4,7 % по сравнению с ПДС), обойдя в этом отношении все политические силы страны.

Но успех левых тоже был относителен. Мало того, что им не удалось удержать поддержку 10–12 % избирателей, которая была у них в начале кампании, не смогли они и стать первой по величине партией на Востоке. Хуже того, Левая партия пропустила вперед свободных демократов, заняв лишь 4-е место в общем зачете.

То, что левые не смогли завоевать лидерство на Востоке, выпустив его буквально из рук, нанесло партии не только психологический урон. Партия лишилась примерно дюжины прямых мандатов в территориальных округах, которые отошли к социал-демократам. Правда, потеря депутатских мест левыми на Востоке связана не только с тем, что их избиратели в последний момент все же вернулись к партии Шредера, но и с тем, что большое число людей, собиравшихся голосовать за христианских демократов, передумало, отдав предпочтение социал-демократам, и тем изменило общее соотношение сил. Левая риторика СДПГ принесла плоды.

Злые языки говорили, что руководство Левой партии было удовлетворено именно таким результатом — оно боялось получить слишком много голосов, слишком большую, радикальную и неуправляемую фракцию в Бундестаге, слишком большой политический вес, с которым связаны и большие ожидания людей, серьезная политическая ответственность. Быть оппозицией по-своему комфортно. Во всяком случае, многие отмечали, что в избирательной кампании левых отсутствовала энергия, а местами и профессионализм, что совершенно не похоже на «прежнюю» ПДС. Так что свободные демократы могли считать себя единственными «настоящими» победителями. Но эта партия настолько лишена самостоятельного значения, что ее победы никто не заметил.

Журналисты и политологи немного поспорили о формуле будущей коалиции, предлагая различные варианты, включая экзотический вариант «ямайской коалиции» консерваторов с либералами и «зелеными» (цвета соответствующих партий совпадали с цветами государственного флага Ямайки). В техническом плане формирование любой комбинации из партий в Бундестаге не являлось проблемой. Созданию такой коалиции ничто не мешало. Даже профессиональные аналитики, читая программы, обнаруживали лишь мелкие различия. «Зеленые» и либералы отличались от ведущих партий главным образом стилем поведения и риторикой. Между социал-демократами и правыми тоже давно не было серьезных различий. Но с точки зрения политической перспективы «Большая коалиция» грозила стать окончательной катастрофой для партии, выросшей из рабочего движения. На нее падала ответственность за проводимую антисоциальную политику, а роль ведущей оппозиционной силы отходила к Левой партии. Потому левое крыло СДПГ до последней минуты не хотело верить, что будет сформирована «Большая коалиция».

Единственной силой, которая действительно имела программу, отличающуюся от остальных (да и то не слишком радикально), являлись левые. Потому любая коалиционная формула их исключала. Показательно, что в 1990-е годы отказ «западных» партий от сотрудничества с ПДС мотивировался тем, что «юридически» она являлась наследницей старой «тоталитарной» государственной партии Восточной Германии — СЕПГ. Но на сей раз в Бундестаге оказалась представлена новая Левая партия, состоящая наполовину из западных немцев, опирающаяся на группу Оскара Лафонтена, ветерана западного социал-демократического движения. А на Востоке социал-демократы спокойно создавали земельные коалиции с ПДС. Невозможность сотрудничества с левыми была вызвана не их прошлым, а их сегодняшней позицией, реальными программными разногласиями, существовавшими между новой партией и политическим истеблишментом. И это, пожалуй, единственное, что лидеры Левой партии после провальной кампании все же смогли записать в свой актив: несмотря ни на что, германские правящие круги продолжали видеть в них людей, намеренных сопротивляться неолиберальному курсу. Это серьезный комплимент.

Что касается партий истеблишмента, то единственная проблема при формировании коалиции состояла в личном соперничестве лидеров. После некоторых колебаний и препирательств социал-демократы согласились с кандидатурой Меркель в обмен на ряд ключевых постов. Им были обещаны министерства иностранных дел, финансов, юстиции, труда, по делам окружающей среды, сотрудничества, здравоохранения и транспорта. Шредер объявил, что уходит из политики в бизнес.

Для последних представителей левого крыла, все еще оставшихся в социал-демократической партии, это было тяжелым ударом. Связанные с партией профсоюзные лидеры после подсчета голосов продолжали напоминать партийным боссам, что «большинство немцев — левее центра».[345]Действительно, 54 % избирателей отдали свои голоса партиям, номинально считающимся «левыми» и «левоцентристскими». Однако лидеры «зеленых» и социал-демократов собирались проводить правую политику, и никакого другого курса даже вообразить себе не могли.

Формально «большая коалиция» располагала теперь огромным, подавляющим парламентским большинством, а сходство программ давало ей возможность эффективно работать, не тратя много времени на согласование партийных позиций. Но у нее была одна фундаментальная проблема, которая значит куда больше, нежели любые арифметические расклады в Бундестаге. Поддержки большинства народа у этой программы не было!

В то время как политики оказались едины относительно необходимости неолиберального курса, большинство немцев — даже голосующих за консерваторов — идти этим курсом не хочет.

В отличие от Англии и Франции, где современное государство и нация сложились в XVII–XVIII веках во время первых буржуазных революций, Германия превратилась в единую нацию в процессе индустриализации. Именно это, кстати, сделало Германию столь мощной военной силой и столь опасным конкурентом для старых империй. Все элементы государственной машины были подогнаны друг к другу как детали единого механизма. Они не складывались исторически, наслаиваясь друг на друга, а сознательно конструировались. Точно так же создавалась единая армия, транспорт, система образования. Индустриальная культура стала, в итоге, важнейшей основой немецкой «идентичности».