Умирая, она рычит. Кашляет кровью, бьет лапами. У одного из конюхов до сих пор шрам от ее когтя. Шкура висит на стене в Аллингтоне.

— Приезжайте в гости, юные дамы, — говорит сэр Генри. — Увидите, какая она была огромная.

— Молитвы Тома услышаны не были, — со смехом замечает Ричард. — Святой Франциск, как я понимаю, не вмешался.

— Сэр Генри! — Джо тянет старика за рукав, — вы не рассказали самого главного.

— Ах да. Забыл. Потом мой героический сын отошел в кусты, и его стошнило.

Дети с шумом выдыхают и дружно принимаются хлопать. В свое время история достигла двора, и король — о ту пору молодой и чувствительный — был глубоко потрясен. Даже и сейчас, видя Тома, его величество кивает и шепчет про себя: «Том Уайетт. Укротитель львов».

Отдав должное ежевике со сливками (как раз для беззубых десен), сэр Генри говорит: «Если позволите, полслова наедине», и они удаляются в кабинет. На вашем месте, говорит сэр Генри, я попросил бы назначить меня хранителем королевских драгоценностей. Этот пост, пока я его занимал, позволял мне следить за доходами короны.

— Попросить как?

— Через леди Анну.

— Может быть, ваш сын обратится к ней с такой просьбой?

Сэр Генри смеется, вернее, хмыкает, показывая, что оценил шутку. Если верить пьяницам в кентских кабаках и дворцовым слугам (например, Марку), Томас Уайетт получил от Анны все, на что может надеяться джентльмен, даже в публичном доме.

— Я намерен в этом году удалиться от двора, — продолжает сэр Генри. — Пора составлять завещание. Могу я назначить вас своим душеприказчиком?

— Почту за честь.

— Я не знаю другого человека, которому мог бы доверить свои дела. У вас очень надежная рука.

Он с недоуменной улыбкой пожимает плечами: ничто в мире не кажется ему надежным.

— Понимаю, — говорит Уайетт. — Наш общий друг в багряной мантии едва не утянул вас на дно. Но гляньте на себя: вы едите миндаль в окружении домочадцев, у вас все зубы на месте, ваши дела идут в гору, а люди вроде Норфолка с вами учтивы. — Нет надобности добавлять: «В то время как год назад они вытирали о вас ноги». Сэр Генри преломляет пальцами коричную вафлю и бережно, словно гостию, кладет на язык — причастие мирских даров. Даже сейчас, через сорок лет после Тауэра, его мучают боли в изувеченных деснах. — Томас, я хочу вас кое о чем попросить… Вы приглядите за моим сыном? Будете ему отцом?

— Тому сколько, двадцать восемь? Возможно, он не обрадуется второму отцу.

— Больше, чем я, вы не навредите. Я много в чем раскаиваюсь, особенно в том, как его женил… Ему было семнадцать, он не хотел этого брака, хотел я ради поддержания связей с кентскими соседями — она дочь барона Кобема. Том всегда был пригожим, добрым и учтивым, казалось бы, чего еще? — но не знаю, была ли она верна ему хоть месяц. Ну и он отплатил ей той же монетой… весь Аллингтон полон его шлюх, открой шкаф — оттуда вывалится девка. Отправился за границу, и что из этого вышло? Угодил в итальянскую тюрьму, мне никогда не понять, что там случилось. После Италии стал уж совсем шальной. Терцет написать — пожалуйста, а вот сесть и посмотреть, куда сплыли его деньги… — Сэр Генри трет подбородок. — В общем, сами знаете. При всех его недостатках, в Англии не сыщешь второго такого храбреца, как мой Том.

— Может, спустимся вниз и присоединимся к обществу? Для нас каждое ваше посещение — праздник.

Сэр Генри с усилием встает; он дороден, хотя ест только кашу и толченые овощи.

— Томас, как так случилось, что я состарился?

В гостиной разыгрывают спектакль: Рейф изображает Леонтину, все остальные покатываются со смеху. Не то чтобы мальчишки не поверили в историю про львицу, им просто хочется добавить в нее собственных красок. Ричард стоит на складном табурете и тихонько повизгивает, будто от страха. Кромвель решительно сдергивает мальчика за руку и говорит:

— Вы завидуете Тому Уайетту.

— Не сердитесь, хозяин! — Рейф, вновь обретя человеческую форму, плюхается на скамью. — Расскажите про Флоренцию. Что еще вы там делали, вы и Джованнино.

— Не знаю, стоит ли. Вы из этого тоже сделаете фарс.

Расскажите, расскажите, упрашивает дети, а Рейф вкрадчиво мурлычет.

Кромвель озирается по сторонам.

— А точно Зовите-меня-Ризли здесь нет? Ну… в свободные дни мы сносили дома.

— Сносили? — переспрашивает Генри Уайетт. — И как же?

— Взрывали. Конечно, с дозволения владельца. Если только дом был не совсем ветхий, не грозил рухнуть на прохожих. Деньги мы брали только за порох. Не за оценку состояния дома.

— Весьма основательную, надо думать?

— Куча возни ради удовольствия на несколько секунд. Впрочем, некоторые из ребят потом всерьез зарабатывали этим на хлеб, для нас же во Флоренции это была скорее забава, вроде рыбалки. По крайней мере, она не оставляла нам времени и желания бедокурить. — Он мнется. — Ну, почти не оставляла.

Ричард спрашивает:

— Зовите-меня рассказал Гардинеру? Про вашего купидона?

— А ты как думаешь?

Король сказал ему, я слышал, вы изготовили поддельную статую. Король смеялся, но, возможно, сделал для себя мысленно заметку; смеялся, потому что шутка против церковников, против кардиналов, а его величество сейчас расположен над ними шутить.

Секретарь Гардинер:

— Статуя, статут — невелика разница.

— В юриспруденции одна буква меняет все. Однако мои прецеденты не сфабрикованы.

— Просто излишне широко толкуются? — спрашивает Гардинер.

— Ваше величество, Констанцский собор даровал вашему предшественнику, Генриху V, такую власть над английской церковью, какой не получал еще ни один христианский монарх.

— Однако эта власть никогда не применялась, по крайней мере последовательно. Отчего так?

— Не знаю. По слабости?

— А теперь у нас более сильные советники?

— Более сильные короли, ваше величество.

За спиной у Генриха Гардинер корчит ему страшную рожу. Кромвель только что не хохочет вслух.

Год близится к концу. Приходите на скромный постный ужин, говорит Анна. Мы едим вилками.[53]

Он приходит, но общество ему не по вкусу. Анна завела себя комнатных собачек из числа королевских камергеров. Это Генри Норрис, Уильям Брертон, такого рода люди; здесь же, разумеется, ее брат, лорд Рочфорд. В их окружении Анна резка, с комплиментами разделывается безжалостно, словно хозяйка, сворачивающая шеи предназначенным на обед жаворонкам. Если отмеренная улыбка на миг сходит с ее лица, все они подаются вперед, готовые на что угодно, лишь бы угодить своей госпоже. Такого сборища глупцов еще поискать.