Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было какое-то странное поветрие, то ли похожее на болезнь, то ли смахивающее на нашествие. Они и были болезнью: Арон наконец понял это. Им было плохо в этом мире, потому что они не принадлежали ему. И они отравляли все вокруг, будили, тревожили силу.
Неужели никто из местных волшебников этого не видит – даже тот Иттро Чайка, к которому он так и не пошел тогда?
…Люди были спокойны. Смеялись, разговаривали, торговались, обсуждали свои дела. Глазели на дохлую лошадь. Кто-то даже пнул ее в бок.
Арон вдруг понял, что надо сделать: пойти туда, откуда пришли они. Выяснить, зачем они пришли. Это было важно. Очень важно.
Как вышел из города, он не помнил. Помнил только черно-белые полосатые ворота, потом – вспышкой – длинную стену форта, мимо которой шел очень, очень долго по косогору, и пушки слепо смотрели из бойниц. Потом стена форта закончилась, потянулся земляной вал, весь заросший сухой травой – шалфеем и чертополохом.
Все было как тогда, на «Чайке»: в каком-то тумане, в обрывках этого тумана.
Было дерево. Большое, высокое и крепкое, возле него Арон упал на колени: страшно хотелось пить, губы потрескались, а сухой ветер был жарким. Запах гари и гнилых яблок сделался отчетливее.
Потом была тропинка, тропинка закончилась у ограды. За оградой мирно паслась лошадь, вовсе не похожая на ту, что с высунутыми ребрами… Арон махнул ей рукой…
Лошадь. Ло-шадь. Какое смешное слово, если его повторить сто раз, то оно потеряет смысл: просто звуки на языке, холодные, как мокрая галька… Арон захохотал.
Туман ел его с потрохами, а у Арона совсем не было сил выкарабкаться… Он упал в траву лицом возле какого-то большого камня, огромного, обросшего мхом и лишайником… Наверное, этот камень тысячу лет никто не трогал, вот он и вырос таким…
«Рой здесь», – сказало ему что-то, и Арон начал прямо руками разгребать землю, раскидывать мокрые отчего-то комья, быстрее, быстрее! Он рыл, как собака, и весь с головы до ног измазался в этой красноватой земле…
Яма становилась все больше и шире, хотя на это ушло много времени, и уже стемнело. Южные звезды светили ему, и круглая, как сыр, луна, и Арон мог продолжать. Кто-то выл и смеялся диким смехом рядом. Но Арону было все равно. Это могли быть волки или стая собак. Арон подумал только, что каждую из них он сожжет. Сделает прекрасное жаркое. И собак – или волков? – не стало.
Рука попала во что-то липкое и мокрое. Это был ручей, подземный ручей. Арон ткнул рукой еще – и вдруг земли под ним не стало.
Он падал в темноту.
* * *Спина ужасно болела, и Арона прошибла мысль: вдруг он сломал себе позвоночник? Эта мысль вспыхнула ярко и сильно, и Арон попробовал шевельнуться, чтобы понять, целы ли руки и ноги. Вздохнуть было тяжело. Он упал на что-то твердое, ровное и холодное, и лежал в темноте, в полной, полнейшей темноте, которая выдавливала глаза.
Но вот в мыслях прояснилось. Туман исчез, хоть и болела голова, да что там – все тело болело! Его как будто по камням волоком протащили.
Арон шевельнул рукой. Вроде не сломана. Вторая рука тоже слушалась его; и Арон попробовал подняться. С третьей попытки вышло, и он пополз.
Под руками была не земля, а очень гладкие квадратные плиты. Справа и слева он мог нащупать только пустоту, и место, кажется, было очень высоким: звуки терялись где-то далеко впереди.
Арон не мог сказать, куда он полз: просто куда-то вперед. Мысли не задерживались в голове, и цеплялся только образ факела, который освещал дорогу ровно на один шаг. Где это было? Когда это было?..
Что-то слабо содрогнулось под ладонями, и почти сразу же грянул вверху гром. Арон остановился – земля словно вздыхала, ей было страшно, очень страшно. За шиворот стали сыпаться комья и мелкие камешки. Запах гнилых яблок и гари сшибал с ног. Арона стошнило. Ему стало чуть легче.
И тогда Арон наконец смог зажечь на ладони маленький, слабый огонек. Огонек осветил плиты на полу – и ничего больше.
Где же он?
Это было логово каких-то сил. Арон ощущал их кожей, каждым волоском, вставшим дыбом. Они наваливались сверху, сбоку, спереди и сзади, они вдавливали его в землю, чтобы нельзя было поднять головы, и тут-то Арон все и понял. И понял, что больше никогда он отсюда не выберется. Он будет ползать тут, пока не умрет от жажды, и никто не узнает, где он умер. А потом его засыплет земля, потому что здесь, именно в этом месте, начнется землетрясение, и ни города больше не будет, ни порта, ничего… Как в рассказах мамы о разрушенном Ларте…
Мамы не будет тоже. И Саадара. У него не хватит ни сил, ни знаний, чтобы это остановить – все будет как в том страшном сне, где он летел на вороньих крыльях…
Арон заплакал в темноте. Заплакал от страха и бессилия, и от жалости к себе. Но он все продолжал ползти, даже когда огонек перестал светить ему, просто знал, что если остановится, то больше никогда не встанет, врастет в эту гору, сделается ее костями…
Костями.
Вот что нужно: стать костями этой земли. Тогда с ней ничего не случится, и с городом, и все будут целы… Только тогда он не станет моряком, не сможет уплыть на острова, где добывают котиков, не увидит новых земель, и никто никогда не вспомнит его имени. Арон сжал зубы. Почему он? Разве не должен вместо него быть кто-то умный, сильный, взрослый, кто не испугается темноты и их, кто не будет ползать, как червяк, кто просто скажет слово, сделает жест – и все станет хорошо, и дыра закроется, разбитое сделается целым?..
Надо найти кого-нибудь…
Эта мысль немного ободрила Арона. Выбраться! А остальное – потом. О чем он сейчас думал?.. Найти выход, вот о чем.
Время тянулось бесконечно. И когда Арон решил, что выхода из этого подземелья никакого нет, гладкие плиты под ладонями превратились в острые мелкие камешки, и он услышал плеск воды.
Он чуть не свалился в маленькое подземное озеро. Долго пил, радуясь, что от жажды все-таки не умрет. И смог наконец создать огонек побольше и посильнее: свет выхватил и озерцо, и огромное пустое пространство перед ним, а потом Арон увидел, что из озерца вытекает ручей и уходит куда-то вглубь, в пещеру.
Если пойти вдоль ручья – сможет ли он выбраться?
Арон совершенно не представлял, насколько широк тоннель, разветвляется ли он на другие потоки и куда может вывести. Но это – лучше, чем плутать по подземельям! Арон собрал остатки сил и встал, держась за стенку. Ручей весело бормотал под ногами, доходя до щиколоток. Ему приходилось двигаться очень медленно и осторожно, постоянно ощупывая пальцами влажные стены, но пещера не расширялась и не сужалась, и пока можно было идти спокойно. Иногда под пальцами хрустели панцири каких-то насекомых, несколько раз срывались со стены толстые слизни, а потом Арон слышал шлепки и то, как слизней глотают какие-то рыбины. Арон попробовал пожевать одного – и сразу выплюнул: слизень оказался слишком горьким на вкус.
Несколько раз огонек угасал. Тогда Арон останавливался и пил, чтобы наполнить желудок. И все-таки съел двух или трех слизней, правда, от этого его почти сразу стошнило.
Дно стало понижаться, и Арон все глубже и глубже опускался в воду. Ручей превратился в небольшую подземную речку. Что если пещера наполнится водой на сотни, многие сотни шагов, так, что не вздохнуть, не выплыть?
Впереди, в каком-то, верно, узком месте, шумела вода.
Течение било Арона в спину, подгоняя, подталкивая к этой черной дыре впереди… Там мог быть обрыв, водопад! Страх тянул к Арону лапы, обнимал за шею и звал заглянуть вглубь.
Пойти назад? Искать выход в другом месте? Арон долго стоял, пока не закоченел совершенно, а потом набрал в легкие побольше воздуха и опустился с головой в толщу воды.
Течение сбивало с ног, и Арон поплыл вперед, хватаясь за острые выступы в стене. Шаг, пять, еще четыре, десять… Голову сдавило водой. Дышать. Арон рванулся вверх, в непроглядную тьму – воздуха не хватало. Там, у потолка пещеры – воздушная подушка, повезло…
Волшебный огонек осветил уходящую вперед глухую
