Я помню тот первый раз, когда я сидел с друзьями в ресторане и какая-то женщина спросила, можно ли забрать мой стул. Я посмотрел на нее так, будто она попросила разрешения задушить моего кота, и сказал, что стул мне нужен самому. На что она ответила: «Но вы же на самом деле не здесь, значит он вам ни к чему». Тогда я послал ее подальше. Наверное, она пожаловалась администратору, потому что, когда я пришел в тот ресторан в следующий раз, там уже висела табличка, гласящая, что трилы обязаны уступать свое место, если об этом попросит человек. Надо же – «человек»! Я ушел и больше туда не приходил, но вскоре подобные таблички появились во многих местах. В общем, если ты трил, то не имеешь права сидеть.

Эванджелин Дэвис, юрисконсульт Американского союза защиты гражданских свобод:

Я только начинала работать в союзе, когда стали поступать обращения от хаденов о тех инцидентах, связанных с требованиями уступать места здоровым людям, а несколько муниципалитетов даже выпустили указы, по сути утверждающие, что люди с транспортерами личности являются гражданами второго сорта.

Вы можете подумать, что все эти случаи элементарно разрешаются с помощью закона об американцах с ограниченными возможностями, однако необходимо учитывать ряд тонкостей. К примеру, некто с транспортером личности приходит в ресторан, но он не собирается там есть – его настоящее тело находится в этот момент где-то еще и принимает пищу как-то иначе. В сущности, этот человек, как безбилетный пассажир, просто занимает место и, по заверениям владельцев некоторых ресторанов и магазинов, приносит им убытки. Они заявляют, что имеют право просить таких людей уступать места тем, кто платит.

Кроме того, если транспортер личности заставили стоять, разве управляющий им человек испытывает от этого какие-то неудобства? Владельцы трилов не могут испытывать физических затруднений, потому что их тела не находятся там. Если транспортер личности стоит, это совсем не значит, что человек, управляющий им, устает от этого. Получается, что, попросив трила стоять, вы причиняете ему не больше неудобств, чем если бы вы попросили здорового человека носить обувь. Вы можете возразить, что унизительно заставлять кого-то стоять, когда остальные из его компании сидят, но в барах и кафе часто попадаются группы вполне здоровых людей, которые собираются вокруг одного столика, кто-то сидит, кто-то стоит, и ни один не чувствует себя униженным. И так далее.

Все это в каком-то смысле кажется несерьезным и не стоящим обращения в суд. Но эти на первый взгляд мелочи имели по-настоящему огромное значение. Почти в одночасье мир создал, по сути, новую нацию – группу людей, чей совместный опыт в корне отличался от того, что кто-либо испытывал прежде. В Соединенных Штатах было примерно столько же хаденов, сколько религиозных евреев, и больше, чем мусульман. Их восприятие мира уникально, и в зависимости от того, как они представят себя этому миру – в транспортерах личности или с помощью аватарок, – они будут испытывать то, чего никакие другие люди не испытают в той же мере; это же касается и нарушения их прав. У нас и у других правозащитных организаций появилась возможность, которой не было прежде, – пресечь дискриминацию еще до ее возникновения. Полагаю, в конце концов мы преуспели в этом больше, чем ожидали, но меньше, чем надеялись.

Террелл Уэльс:

В детстве я смотрел документальный фильм о том, как снималась «Планета обезьян» – самая первая, с Чарлтоном Хестоном. В фильме рассказывалось о том, как делали грим массовке, чтобы изобразить разные виды обезьян – шимпанзе, горилл и орангутангов, – а когда съемочная группа шла на обед, они разделялись. Люди, загримированные под горилл, садились с другими гориллами, шимпанзе – с шимпанзе.

То же самое стало происходить с хаденами. Кем бы ты ни был раньше, теперь ты становился прежде всего иным. И никто из твоих друзей-нехаденов не мог даже представить себе, что ты чувствуешь. В этом не было их вины. Они просто не понимали, что значит быть запертым в собственном черепе и не знать, сможешь ли когда-нибудь еще с кем-то заговорить. Наверное, так же бывает с людьми, прошедшими войну. В конце концов ты начинаешь проводить все свое время с теми, кто тоже там был, потому что только они могут тебя понять.

Когда я видел других трилов на улице, мы обменивались дистанционными приветствиями, отправляя друг другу свои адреса. А позже заходили в «Агору», еще ту, первую версию, похожую на ролевую компьютерную игру, только без квестов, находили там друг друга и просто подолгу болтали. Наши аватарки на «Агоре» выглядели как мы сами еще до болезни – едва ли кто-нибудь тогда подделывал свои изображения, – и мы могли быть самими собой, пусть и не в полной мере, но хотя бы в той, чтобы чувствовать себя нормально.

Я уже не смогу вспомнить, когда начал думать о себе как о хадене. Это случилось как-то исподволь. Наверное, после того, когда я понял: сколько бы я ни притворялся, что мне не важно, что я выгляжу как робот, на самом деле это было важно – в том, что касалось отношения других людей. Что они думали обо мне и как на меня реагировали. И дело не только в том, можешь ли ты занимать место в «Старбаксе» или нет. Люди перестали относиться ко мне как к человеческому существу. Один пьяный сукин сын как-то разбил пивную бутылку о голову моего трила, потому что хотел узнать, испытаю я боль или нет. Я чудом сдержался, чтобы не расквасить ему нос металлическим кулаком, и уж ему-то точно было бы больно.

Думаю, окончательно я осознал себя хаденом, когда однажды вечером мы пошли с моими бывшими одноклассниками в бар. Они все сидели, пили, трепались ни о чем, и я тоже сидел и как бы трепался ни о чем с ними, а на самом деле одновременно зашел на «Агору» и договаривался с тамошними друзьями, что мы замутим игру сразу, как только я смогу отделаться от своих «бодрячков» – так назывались наши знакомые за пределами хаденского мира. То есть я отбывал повинность с «бодрячками» и ждал, когда смогу вернуться в свой настоящий мир.

Наверное, я стал шимпанзе и хотел общаться только с шимпанзе.

Джозефина Росс:

Неправильно было бы думать о сообществе хаденов как об однородной группе только потому, что их поразила одна и та же болезнь. Фактически болезнь была единственным, что их объединяло. В остальном хадены являются одним из самых разнородных сообществ, когда-либо существовавших в мире. Есть хадены богатые и бедные, образованные и невежественные, любого вероисповедания, цвета кожи, пола, сексуальной и политической принадлежности, возраста и предшествующего заболеванию состояния здоровья. По крайней мере, в Соединенных Штатах сообщество хаденов стало отражением общества в целом.

Вот почему в сообществе хаденов практически сразу же начались расколы, еще до того, как оно по-настоящему ощутило себя именно отдельным сообществом. И самый крупный раскол, сохранившийся и поныне, произошел между теми, кто бо́льшую часть времени проводил в физическом мире с помощью транспортеров личности и ежедневного взаимодействия с родными и друзьями, не подверженными болезни, и теми, чья жизнь целиком проходила в том новом мире, который хадены только начали создавать посредством «Агоры», а также других виртуальных пространств и социальных групп, которые они сформировали.