– Это кто такой здоровый их носит?

Но недотепой Дени не был.

В огромном вигоневом пальто Дени с лыжной шапочкой надвинутой на уши, по холодным кусучим ветрам декабрьского Нью-Йорка, Ирвин с Саймоном подвели меня к «Русской чайной» на встречу с Сальвадором Дали.

Тот сидел уперев подбородок в изразцовую рукоятку изящно украшенной трости, голубую с белым, рядом со своей женой за столиком кафе. У него были нафабренные усики, тоненькие. Когда официант спросил его чего он хочет тот ответил:

– Один грейпфрут… роозовый! – а глаза у него были большие и голубые как у младенца, настоящий oro[142]испанец. Он сказал нам что ни один художник не велик пока не заработал денег. Он что – говорит об Уччелло, о Гьянондри, о Франке?[143]Мы даже не знали что такое деньги на самом деле или что с ними делать. Дали уже прочел статью о «мятежных» «битах» и ему было интересно. Когда Ирвин сказал ему (по-испански) что мы хотим встретиться с Марлоном Брандо (который питался в этой «Русской чайной») тот ответил, взмахнув в мою сторону тремя пальцами,

– Он прекраснее М. Брандо.

Мне стало интересно почему он так сказал но вероятно со стариной Марлоном у него произошла размолвка. Однако имел в виду он мои глаза, голубые, как и у него самого, и мои волосы, черные, как и у него, и когда я заглянул в его глаза, а он заглянул в мои, мы не смогли выдержать всей этой печали. По сути, когда мы с Дали смотрим в зеркало, оба не можем выдержать всей этой печали. Для Дали печаль прекрасна. Он сказал:

– Как политик я роялист – мне бы хотелось видеть возрождение Испанского Престола. Франко[144]и остальных вон – Вчера ночью я закончил свою последнюю картину и самым последним штрихом там стали лобковые волосы.

– В самом деле?

Его жена не обратила абсолютно никакого внимания на эту информацию как будто все так и надо, как оно собственно и есть. Когда вы замужем за Дали с его лобковой тростью, ah Quoi?[145]На самом деле мы очень подружились с его женой пока сам Дали разговаривал на ломаном французско-английско-испанском с сумасшедшим Гарденом, который делал вид что (и в самом деле понимал) понимает его речь.

– Pero, qu’est ce que vous penser de Franco?

– C’est nes pas’d топ affaire, топ homme, entiendes?[146]

Меж тем, на следующий день, старый Дени, не сам Дали конечно но тоже ничего, приглашает меня зашибить 4 доллара втаскивая газовую плиту на шестой этаж – Мы гнем себе пальцы, рвем себе запястья, поднимаем плиту и идем шесть этажей вверх в квартиру к голубым, и один из них, видя как из запястья у меня течет кровь, смилостивился и намазал мне его меркурохромом.

Подходит Рождество, и Рут Валер осточертел дедушка приславший ей целый переносной телевизор, я направляюсь на юг снова увидеться с мамой – Рут целует меня и любит меня на прощанье. По пути туда я планирую навестить Рафаэля дома у Варнума Рэндома поэтического консультанта Библиотеки Конгресса – какой бардак! Но зато как смешно! Даже Варнум должен это вспоминать с ликованием ужаса. Такси с вокзала завозит меня в пригороды Вашингтона Округ Колумбия.

Я вижу роскошный дом с пригашенными на ночь огнями и звоню в дверь. Отвечает Рафаэль со словами

– Тебе не следует здесь быть но о том что я здесь я тебе сказал сам и вот ты здесь.

– Так что Рэндом будет возражать?

– Нет разумеется нет – но он сейчас спит со своей женой.

– А пойло есть?

– У него две прекрасные взрослые дочери которых ты увидишь завтра – Здесь настоящий бал, это не для тебя. В Зоопарк поедем на его «мерседес-бенце» —

– Дурь есть?

– Еще осталась с Мексики.

И вот мы зажигаем в большой пустой гостиной с пианино и Рафаэль спит там на тахте чтобы я мог спуститься в цоколь и спать там на маленькой кушетке в задрапированном алькове который Рэндомы для него приготовили.

Спустившись туда и отлетев по дури, я вижу тюбики масляной краски и бумажные альбомы для акварелей и рисую себе две картины прежде чем уснуть… «Ангела» и «Кота»…

А наутро вижу весь ужас, по сути я только усугубил ужас своим по-настоящему докучливым присутствием (но я хотел увидеть Рафаэля). Помню только что невероятный Рафаэль и невероятный я на самом деле навязались этому кроткому и тихому семейству глава которого, Варнум, бородатый Добрый Иезуит я догадываюсь, сносил все с подобающей мужчине аристократической грацией, как мне самому предстояло делать впоследствии? Но Варнум в самом деле знал что Рафаэль великий поэт и увез его в тот день на коктейль в «Иглу Клеопатры» пока я лебезил в гостиной пиша стихи и беседуя с младшей дочерью, 14, и старшей, 18, и пытаясь угадать где в этом доме прячут бурбон «Джек Дэниэлс» – до коего добрался позже —

Вот он Варнум Рэндом великий американский поэт глядящий по телику Кубок Грязи поверх своего «Лондонского литературного приложения», иезуитов кажется вечно интересует футбол – Он показывает мне свои стихи такие же прекрасные как у Мёртона и такие же техничные как у Лоуэлла – Школы письма ограничивают людей, даже меня. Если б в святых самолетах во время войны было что-то мрачное я бы прибавил последний темный штришок. Если б все на свете, когда видят сны о петухах, умирали, как сказал Се Ань, то к рассвету все были бы мертвы и в Мексике, и в Бирме, и в Мире… (и в Индиане). Но в реальном мире ничего подобного не происходит даже на Монмартре когда Аполлинер взбирается по склону у кучи кирпичей, чтоб добраться до своей пьяной комнатенки, а ветры февраля задувают. Благословенна будь поездка.

И вот обезумевший Рафаэль с огромным гвоздем и огромным молотком и впрямь колотит в хитро украшенную стенку чтобы повесить свое изображение Микеланджелова Давида маслом-по-дереву – Я вижу как хозяйка дома морщится – Рафаэль очевидно думает что картину будут держать на стене и почитать ее вечно рядом с «болдуиновским» роялем и ширмой эпохи Тянь – Более того после этого он просит завтрака – Я прикидываю что мне б лучше отсюда двигать. Но Варнум Рэндом вообще-то просит меня остаться еще на денек поэтому я весь день провожу за писанием стихов торча по бенни в гостиной и называю их «Вашингтонские блюзы» – Рэндом и Урсо спорят со мною по поводу моей теории абсолютной спонтанности – На кухне Рэндом вытаскивает «Джек Дэниэлс» и говорит