* * *

Весь день Бредшо чувствовал себя сносно и не обращал внимания на рану. Но вечером, когда его позвали на пир, запах благовоний, крови и грязи достал его, стало подташнивать, и господская еда завертелась в глазах.

Хозяин представил Бредшо тем из рыцарей, кто его еще не знал, и усадил по правую руку Даттама. Даттам поклонился, приветствуя его, и немедленно принялся ухаживать за своим спасителем.

– Как ваша рана, Сайлас? Вы бледны. Правда, он совсем бледен, господин граф?

Господин граф подтвердил, что господин Бредшо совсем бледен, и порекомендовал ему по этому поводу баранину в соусе из шафрана и лесных орехов.

– Я ничего не хочу, – сказал Бредшо, – а впрочем, дайте мне, пожалуйста, ломтик дыни.

На столе, на серебряных блюдах, красовались необыкновенной величины сетчатые дыни из графской теплицы.

Даттам взял чистый золотой ножик и самолично взрезал для Бредшо дыню, а потом очистил ломтики и разделил из на части. Бредшо не хотелось ничего есть, но не съесть ломтик, очищенный для него Даттамом, было бы равносильно тому, чтобы при всех дать Даттаму по морде, и Бредшо принялся глотать белую, необыкновенно сладкую плоть плода.

– Это очень плохо, Сайлас, что вы не едите, – прошептал ему Даттам на ухо. – Сколько раз мне повторять вам, что от трех вещей здесь отказываться нельзя: от поединка, если тебя на него вызвали, от девки на ночь и от угощения.

– Где проповедник? – спросил вполголоса Бредшо.

– Какой проповедник?

– Белый ключник. Которого вы хотели повесить.

Даттам поднял брови.

– Я подарил его вам.

– Его нет в моей горнице.

– Помилуйте, неужели вы думаете, он останется лишний миг под одним кровом со мной или с вами, или с любым, кто не целует его богу х…, которого у него нет? Здесь в замке половина слуг живут в рассказанном им сне, – вывели куда-нибудь и даже деньги на дорогу дали.

Бредшо усмехнулся. Если проповедник сбежал, то по крайней мере Даттаму не будет на ком выместить свою злость.

– Перед побегом он мне кое-что сказал, Даттам. Цена серебра в империи втрое ниже, чем здесь. И, насколько я понимаю, слова контракта о продаже по «существующей средней цене» означают для меня убыток в несколько сотен тысяч ишевиков.

– Подайте-ка мне вот того каплуна, Бредшо, – сказал Даттам, и, когда Бредшо в некотором ошеломлении протянул ему блюдо, философски заметил:

– Ну, ведь рано или поздно вам это кто-нибудь бы да сказал.

И углубился в каплунью ножку.

Бредшо вскочил.

– Господин Сайлас!

Бредшо обернулся. За его спиной стояла хорошенькая девица, кажется, дочка хозяина замка, и протягивала ему изрядный, оправленный в серебро рог.

Бредшо принял кубок и поклонился. Этого не стоило делать. Черное нехорошее облако заволокло глаза, от поклона неожиданно закружилась голова, заплясала зала; Бредшо выронил кубок и стал падать, теряя сознание.

Очнулся он тут же на руках у Даттама: тот подхватил его и сам понес в горницу. Было жарко и душно: дочь графа явилась с мазями и настойками.

Даттам долго сидел с раненым все время, пока женщины промывали раздувшуюся рану, держал его руку, пока графская дочка поила раненого горькой зеленой настойкой. Он ушел лишь тогда, когда Бредшо закрыл глаза и ровно задышал. Когда все покинули горницу, Бредшо с трудом сполз с перин, сделал себе укол пентамиоцетрина, и тут же уснул.

* * *

Когда Бредшо уснул, Даттам спустился в каменный мешок, где сидели пленники, похожие на кульки с тряпьем. В камере ничего не было, кроме стола с тушечницей и бумагой, да двух табуретов. Табуреты были трехногие, как почти всегда все табуреты королевства, потому что на неровном полу трехногие устойчивее. А в империи трехногими остались лишь треножники. Из стены торчали балки фундамента. По полу бегали очень большие крысы, – это пробудило опять самые неприятные воспоминания.

Третьим слева у столба стоял висел Белый Ключник, – люди Даттама подкараулили его, когда он высунулся из горницы спящего Бредшо, накинули на голову мешок и уволокли.

– Я знал, что ты придешь, – сказал проповедник, – ведь мы не докончили спор о свободе и боге.

– А ты хочешь его докончить? – усмехнулся Даттам.

– Да. Истинная свобода воли, вероятно, – не выбор между богами, а выбор между мирами. Есть актуальный мир настоящего и есть бесконечное множество потенциальных миров будущего. И существование этого бесконечного множества потенциальных миров требует существования бога, владеющего не кусочком мира, а всей совокупностью миров и времен. Именно из идеи свободы воли вытекает идея всемогущества бога.

Даттам устроился поудобней на табурете и спросил:

– Кто тебя сюда послал?

Но пленник молчал, и остальные молчали. Тогда Даттам распорядился подвесить их к потолочной балке и пытать, пока не признаются. Сначала толку было мало. Потом, однако, Ключник рассказал, что, да, в Золотом Улье убили не его, а его брата. Он узнал об этом, молился и услышал, что бог приведет Марбода Кукушонка к нему, а уж дальше все зависит от его выбора.

Но он, видимо, выбрал неправильно, потому что Кукушонок как был без души, вроде Даттама, так и остался. Когда он это понял, им овладело такое отчаяние, что он решил вернуться в горы, которые покинул шесть лет назад, и там отшельничать. Шел быстро, и, хотя ушел из столицы на три дня позже, обогнал караван почти на неделю.

Писец в углу уронил тушечницу и долго боялся поднять ее из-за крыс, а Даттам тем временем спросил:

– Значит, Марбод Кукушонок жив? И в ту ночь не лазил на корабль, а был на вашей сходке?

– Арфарра, наверное, это знает, – сказал писец.

– Помолчи, – заметил Даттам.

Даттаму хотелось, чтобы кто-то из пленников признался в связях с Арфаррой, или с экономом Шавией, или прямо с людьми Парчового Старца из империи, – но как он ни старался, ничего у него не вышло.

Ключник, правда, признался, что хотел встретиться с экономом Шавией, но поглядел издали, и не стал:

– Слова у него, может, и славные, а душа какая-то поганая.

– Шпион он, – усмехнулся Даттам, – шпион государыни Касии. А про душу его мне ничего неизвестно.

* * *

Когда Бредшо проснулся, был уже ранний вечер.

Бредшо с трудом встал и выглянул в треугольное окно. Солнце заливало серединный двор. Десяток дворовых не по-братски делились остатками утренней трапезы. Две толстых бабы катили из мшаника пивную бочку. Брехали псы, где-то кудахтали куры и пофыркивали лошади. На надвратной башне сидела стайка ржаных корольков. Корольки смотрели на родовой вяз посередине двора, с золотой цепью вокруг ствола и пестрыми лентами на ветвях и одобрительно попискивали. С нижней ветки вяза свисали пять одинаковых серых свертков. Бредшо скрипнул зубами и пошел разыскивать Даттама.