покупатель: 14 февраля Тео сообщил Винсенту, что в Брюсселе участница группы Двадцати, мадемуазель Анна Бош, сестра Эжена Боша, у которого Винсент побывал в Фонвьейе, купила за четыреста франков его «Красный виноградник». Уж не начало ли это успеха?

Успех? Что значит это слово для Винсента? Если даже завтра к Винсенту и в самом деле придет успех, он ничего не изменит в его горестной судьбе.

В четырех стенах своей комнаты Ван Гог продолжает копировать, «переводить на иной язык – язык цвета – впечатления светотени в белом и черном» гравюр Милле и Домье, имеющихся у него под рукой, и пишет картину «Арлезианка» по рисунку Гогена.

Как раз, когда Винсент в письме к Орье напоминал критику, сколь многим он обязан Гогену, «Арлезианка» Ван Гога подчеркивала коренные расхождения обоих художников. В рисунке Гогена, совершенно спокойном, логически вычерченные линии почти геометричны, они четки и точны, как на эпюре. Полотно Винсента разрушает гармонию этих линий. Винсент возвращает им тот драматизм, от которого нас уводит рисунок Гогена, наполняет их патетикой. А что говорить о другой его копии! В течение многих лет, с тех пор как он жил в Брюсселе, а может, еще и в Лондоне, Винсента преследует гравюра на дереве Гюстава Доре из серии «Лондон» – «Острог». В феврале Винсент пишет свой потрясающий вариант этой вещи. Среди высоких стен тюремного двора идут по кругу, один за другим, тяжело и угрюмо ступая, человек тридцать заключенных с согбенными спинами. Среди этих отверженных людей на первом плане выделяется один пленник – его бритая голова обращена к зрителям, – это Винсент. Жизнь этого человека, на истерзанном лице которого написано мучительное недоумение, не просто жизнь – это вызов судьбе. «Мои картины, – говорит Винсент, – напоминают отчаянный тоскливый вопль».

Но теперь Винсент пишет ветви миндаля. Пишет спокойно, с уверенностью. Еще немного, и весна принесет с собой феерию цветущих садов. Винсент заранее радуется этому – сколько цветущих садов он сможет написать!

Винсент пообещал супругам Жину навестить их, а заодно вернуть ящики, в которых ему послали оливки. К тому же ему очень хотелось повидать Рашель. И вот 20 февраля он на два дня отправился в Арль. Увы, там его настиг новый страшный припадок. Пришлось в карете доставить его обратно в Сен-Поль. Где он провел ночь? Что он делал? Куда исчезла картина, которую он взял с собой? Винсент ничего не помнил.

* * *

Такого длительного и жестокого приступа у Винсента не было еще ни разу. С последних дней февраля и до конца марта буйные припадки сменялись периодами тяжелой депрессии, а состояние Винсента все не улучшалось. Цветут сады – сады, которые Винсент не может, никогда уже не сможет писать, а Винсент тем временем мучится жесточайшим страхом. Он то прячется в ящике из-под угля, то пытается выпить керосин, которым прислужник наполняет лампы в гостиной.

Только в первой половине апреля бред больного утих. Винсент начал понемногу выходить из тяжелого отупения, которым всегда сопровождались приступы болезни. Его ждали письма от брата. Винсент пытался их прочитать. «Как бы я был рад, – писал ему Тео в письме от 19 марта, – если бы ты мог побывать на выставке Независимых. Твои картины хорошо повешены и имеют большой успех. Очень многие подходили ко мне и просили передать тебе поздравления. Гоген сказал, что твои полотна – гвоздь выставки». Но сознание Винсента еще не настолько прояснилось, чтобы он мог понять эти письма. Правда, он сделал попытку написать брату, но лишь для того, чтобы сказать: «Я уже почти совсем, а может, и совсем отчаялся в самом себе». Винсент подавлен, его гложет мучительная тоска. И все-таки он мечтает снова взяться за работу.

Он плетется к мольберту, берет в руки кисть и мало-помалу начинает работать. Он пишет «Воспоминания о севере», по которому тоскует его сердце, – хижины и домики, будто озаренные внутренним пламенем (хотя солнца не видно), хочет по памяти восстановить своих «Едоков картофеля». Но усталость одолевает его. Он не в состоянии написать брату. На этот раз болезнь оказалась сильнее его. Она подстерегает Винсента, неумолимая, коварная, и спасения от нее нет…

Как-то после полудня надзиратель Пуле зашел за Винсентом, чтобы вывести его на прогулку. Винсент взял с собой краски и холст. Но, поднявшись по лестнице на три ступеньки, он вдруг остановился и изо всей силы лягнул Пуле, который шел следом за ним, – удар пришелся надзирателю прямо в грудь. Больного немедленно отвели назад в его комнату. На другое утро Винсент пытался вспомнить, что произошло накануне, и просил прощения у Пуле. «Простите меня, – говорил он. – Я почти не помню, что я сделал, но я плохо обошелся с вами. Не сердитесь на меня. Мне вдруг почудилось, что за мной гонится толпа». Винсенту казалось, что он в Арле и его преследует полиция.

Неужели приступ опять повторится? Ведь Винсент только-только оправился, да, по сути дела, еще не оправился, от очередного припадка. Неравная, изнурительная борьба, заранее проигранная битва. Не лучше ли разом покончить со всем и сдаться? Винсент угрюмо разглядывает свои холсты. Сможет ли он вновь взяться за работу? Вернется ли к нему его мастерство? Впрочем, к чему? Зачем? Мужество покинуло художника. И вдруг неожиданная мысль мелькает в мозгу больного. Винсент, еще плохо соображающий, что он делает, бросается к тюбикам с краской и начинает глотать их содержимое. Когда надзиратели входят в мастерскую, они видят Винсента, без движения застывшего на стуле, – по рыжей бороде изо рта стекает краска. Ему немедленно дают противоядие. Попытка самоубийства не удалась.

В последних числах апреля Винсент все-таки немного приободрился. Он взялся за кисти и даже написал уголок освещенного солнцем луга. А с той минуты, как ему разрешили выйти в парк, он с радостью убедился, что в работе сохранил всю «ясность мысли». «Рука водит кистью, как машина», – отмечает он. Винсент сразу же заказывает Тео тридцать больших тюбиков краски, кисти и «семь метров холста, а лучше десять». Но душевное состояние художника остается тяжелым.

«Что сказать тебе об истекших двух месяцах, – пишет он Тео 29 апреля, – дела мои плохи, я в тоске и унынии, так что мне даже трудно это выразить, я просто не знаю, что со мной будет». Вместе с последними своими картинами он посылает брату «Кипарисы», предназначенные для Орье, со следующим горестным напутствием: «Пожалуйста, попроси г-на Орье не писать больше статей о моей живописи, настоятельно объясни ему, что, во-первых, он заблуждается на мой счет, и потом, я сейчас слишком несчастлив, чтобы выдержать толки вокруг своей особы». У Винсента теперь одно желание – как можно скорее покинуть Сен-Поль, избавиться от общества душевнобольных, от монастыря и его монахинь, от нелепых религиозных видений и в последний раз попытать счастья в другом месте – на севере. «А это путешествие закончено» – оно привело к «кораблекрушению».

На беду, доктор Пейрон в отлучке. Винсенту не с кем договориться о сроках отъезда и не у кого получить последние письма Тео.

Для него самого вопрос об отъезде решен бесповоротно. «Мне нужен свежий воздух». Еще в октябре он предупреждал Тео, что, если припадки возобновятся, он покинет лечебницу. Он и так уже слишком долго откладывал отъезд, ведь за это время он перенес не один приступ. «Но тогда я был в разгаре работы и хотел