Я спрашивал Её Величество, какое впечатление произвёл на неё Яковлев. Она мне сказала: «Ничего, он говорил мягко со мной». Я спросил Государыню: «Что же, Ваше Величество, он образованный, интеллигентный?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «Нет, не думаю. Мне кажется, он начитанный».

Я и сам говорил с Яковлевым. Дело в том, что перед его приездом солдаты и нас всех заперли в Губернаторском доме и не пускали нас домой, где жили наши семьи. Я от имени всех говорил с Яковлевым по этому поводу. Когда я ему это сказал, он удивился и ответил мне, что он через несколько дней разберётся с этим и даст мне ответ. Мне он показался человеком мягким, предупредительным, а вовсе не грубым мужиком. Все у нас знали, что после одного из посещений Алексея Николаевича, когда, должно быть, Яковлев окончательно убедился в болезни Алексея Николаевича, он пошёл с одним телеграфистом на вокзал и, вероятно, сносился с кем ему надо было по телеграфу. После этого он прождал несколько времени и пришёл в дом вместе с Кобылинским. Он сказал мне, что желает наедине переговорить с одним ГОСУДАРЕМ. Я хоть сейчас пойду под присягу и клятвенно могу удостоверить, что это было именно так. Именно Яковлев просил меня передать ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ним наедине. Я сказал Яковлеву, что моё дело доложить, а там как Его Величеству угодно будет. ГОСУДАРЬ вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ были в то время в гостиной, рядом с залом.

Когда я сказал Государю, что Яковлев желает с ним говорить наедине, ГОСУДАРЬ пошёл в зал. Яковлев вошёл в зал. Тут же был и полковник Кобылинский. Яковлев сказал ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ГОСУДАРЕМ наедине. Я это категорически удостоверяю. ГОСУДАРЫНЯ, услышав эти слова Яковлева, сказала ему: «Это ещё что значит? Почему я не могу присутствовать?» Я не могу сказать, было ли при этих словах Императрицы у Яковлева заметно смущение. Я не придал тогда этому значения и не обратил внимания на него. Я только помню, что он «уступил» и сказал, кажется, так: «Ну, хорошо». После этого он сказал, обращаясь к одному ГОСУДАРЮ: «Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной». Я тут же ушёл и дальнейшего разговора Их Величеств с Яковлевым не слышал.

Когда Яковлев ушёл, меня не было в это время около Их Величеств. Я был в своей комнате и занимался своими делами. Я не видел, как Кобылинский после ухода Яковлева разговаривал с Их Величествами. Выйдя же после ухода Яковлева, приблизительно с полчаса, из своей комнаты, я нашёл Императрицу в комнате Алексея Николаевича. Лицо Её было заплакано, и Она плакала в это время, но скрывала своё лицо от Алексея Николаевича, не желая, видимо, чтобы он видел Её слезы. Когда Она выходила из этой комнаты, я спросил Её: «В чем дело? Что случилось?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «ГОСУДАРЯ увозят в Москву. Хотят, чтобы Он заключил мир. Но я сама поеду с Ним: я никогда не допущу этого. Что скажут наши союзники? Я оставляю Алексея Николаевича: смотри здесь за ним. Я сама решила и я должна разделить судьбу с ГОСУДАРЕМ».

Я не могу, конечно, поручиться, что я слово в слово передаю слова Её Величества именно так, как она мне их сказала, но, приблизительно, она сказала эти слова. А что она именно эти мысли высказывала, я какой хотите клятвой могу подтвердить это.

Алексей Николаевич в это время был болен той же болезнью, что и в Спале. [483]Но на этот раз он страдал гораздо сильней, чем в Спале. Тогда у него отнялась одна нога, а в это время у него отнялись обе ноги, и он ужасно страдал, плакал и кричал, всё звал к себе мать. ГОСУДАРЫНЯ всё время находилась при нём. И вот в это-то время Она так убивалась, как Она никогда не убивалась раньше. Я даже и сравнить не могу Её состояния при отречении ГОСУДАРЯ с этим Её состоянием в Тобольске, когда Она решила оставить Алексея Николаевича и ехать с ГОСУДАРЕМ. Там она была спокойна, а здесь Она уже не могла сладить с собой и плакала, как она никогда не плакала раньше.

Стали торопиться с укладкой вещей. Яковлев дал короткий срок и торопился, вероятно, вовсю. ГОСУДАРЬ был хотя и очень выдержанный человек, но, как всё же заметно было, и Он был удручён этим отъездом.

В 4 часа утра были поданы, кажется, обывательские подводы: коробки, запряжённые в две лошади, и один был с верхом, в три лошади. Ничего, как есть, не было в коробках: никакого сиденья. Достали мы во дворе соломы и положили в коробки. В тот, у которого был верх, мы положили ещё матрасы. В этой коробке села ГОСУДАРЫНЯ с Марией Николаевной. Она хотела, чтобы ГОСУДАРЬ ехал с ней, но Яковлев этого не позволил. Я это прекрасно помню и точно это удостоверяю: Яковлев не позволил, чтобы ГОСУДАРЬ ехал вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ и сел с Ним сам. Он относился в это время к ГОСУДАРЮ не только хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что ГОСУДАРЬ сидит в одной шинели и больше у Него ничего нет, он спросил Его Величество: «Как, Вы только в этом и поедете?» ГОСУДАРЬ сказал: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил Ему: «Нет, так нельзя». Кому-то он при этом приказал подать ГОСУДАРЮ ещё что-нибудь. Вынесли плащ ГОСУДАРЯ и положили его под сиденье. Уехали тогда с ними из свиты и прислуги следующие лица: Долгорукий, Чемодуров, Боткин, Седнев и Демидова.

Я точно не знаю, каким способом мы известились о том, что ГОСУДАРЯ с ГОСУДАРЫНЕЙ и Марией Николаевной задержали в Екатеринбурге. Кажется, были письма об этом из Екатеринбурга, но от кого именно и что в них было писано, я не знаю. Я знаю, что 8 человек наших солдат ездило тогда провожать их, но я не знаю, что именно рассказывали солдаты после возвращения из этой поездки.

Через некоторое время пришёл к нам комиссар Хохряков, который раньше у нас не бывал. Как будто бы выходило так, что он должен был перевезти Детей и всех остальных в Екатеринбург вместо Яковлева. Я могу только удостоверить, что Хохряков, как и Яковлев, спешил с отъездом, всё проверяя болезнь Алексея Николаевича. Незадолго до нашего отъезда появился с отрядом красноармейцев какой-то Родионов. Эти красноармейцы и заменили наших стрелков. Отряд Родионова состоял из русских и латышей. Я не знаю, были ли в нём мадьяры, но латыши были. Я это потому так говорю, что потом, когда мы ехали на пароходе, лакей Трупп признал в одном из красноармейцев своего племянника (имени и фамилии его не знаю), а Трупп был латыш.

Хохряков, как говорили, был матрос. Кто был Родионов, я не могу сказать. Был ли он жандарм, не могу сказать. Не могу точно сказать, похож ли он был на офицера, но вряд ли. Мне он не казался человеком интеллигентным. Я не могу сказать, чтобы он был особенно грубым, но он проявлял настойчивость в своих требованиях. Это действительно было, что он не позволил Княжнам закрывать двери их спальни. Я с ним из-за этого повздорил, потому что нельзя так: барышни. А Нагорный с ним вздорил из-за Алексея Николаевича. Может быть, из-за этого мы с Нагорным и пострадали.

Родионов оказался знакомым с Татищевым. Мне передавал следующий с ним разговор Татищев. Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я Вас знаю». Татищев его спросил, откуда он его знает, где он его видел. Родионов не ответил ему.

Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции «Вержболово». Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева.