Думаю, что у вас есть потенциал, и буду счастлив прочесть то, что вы захотите мне дать».

Последние две строчки я вставил для умиротворения. Но Максина ухватилась за упоминание о Вордсворте и пожаловалась Максу, что профессор Шапиро считает хорошими поэтами только мертвых поэтов. И какой прок говорить человеку, что у него есть потенциал, если думаешь, что он уже поэт? Максу потребовалась целая неделя, чтобы убедить Максину в том, что у меня есть одна подкупающая черта, хотя я сейчас не могу припомнить, какая именно. Максина приходила в ярость от любой, самой мягкой и завуалированной критики. Она так и не могла простить Франклину его невинного замечания по поводу жиреющих бездельников, хотя он позже объяснил, что имеет в виду компанию «Юнтон Карбайд».

Макс бодро подхватил эту ложь, отчасти потому, что любил актерствовать, но главным образом потому, что обожал гиперболы, касающиеся объема талии Максины. Но есть другие тропы, способные испортить любую гиперболу, например ирония. Макс мастерски владел и этим жанром, или этот последний владел им, что в конечном счете одно и то же. Но Макс мог лишь контролировать свою иронию, но ни в коем случае не умел останавливать ее поток. Если бы ему дали время, он бы сделал подкоп и под самого себя. Статус Макса на факультете был таким прочным, что он мог позволить себе многое. Но Максина являла собой большую и поэтому особенно беззащитную мишень.

Позвольте мне объясниться. Для Макса целью было не ее тело, но ее сознание. Скажите на милость, сколько раз вы можете послушно принимать всякую дрянь за поэзию? Как часто сможете вы хвалить то, что надо даже не ругать, а просто игнорировать? Однажды я своими ушами слышал, как Макс сказал ей, что ее поэзия ведет в никуда; это заявление немедленно превратило Максину в чудовищного обиженного ребенка. Даже Макс встревожился. Правда, потом он отыграл назад и сказал, что ни один человек не может прыгнуть выше головы и взлететь выше апогея тоже невозможно, но слово было сказано, и оно больно ранило Максину. То была недопустимая небрежность. Когда несколько минут спустя Макс попытался пощекотать ее под мышкой, она захватила его руку, зажав ее между грудью и плечом. Максу пришлось униженно просить отпустить руку на волю.

Летняя сессия ничего не изменила к лучшему. Дела Максины у Джона Финли на кафедре литературы Юга шли не блестяще. Рой Бейтсон отказался взять ее на свой курс писательского творчества. Так как Рой сильно заботился о миловидности своих студенток, то это скорее был плевок в лицо, нежели пренебрежение к писательскому дару. Более того, я слышал, как он признался Элейн Добсон, что вообще не читал писаний Максины. Элейн назвала Роя свиньей, а сама Максина жаловалась, что Джон с головой ушел в свои бракоразводные дела и не обращает на нее того внимания, какого она заслуживает. Большинство из нас испытывало к Максине ту же смесь чувств, что и по отношению к Эрику. Так как их дело было правое, а положение уязвимо, то мы старались их защитить. Но временами казалось, что эта задача весьма неблагодарна. Кстати, Эрик, который 1 июля вернулся в Англию, оставил в доме двенадцать коробок с книгами, предоставив кому-то другому вывозить их из квартиры.

Шестнадцатого июля Максине исполнилось двадцать шесть лет, и она решила отпраздновать день рождения в рыбном заведении «Дарли». Поскольку в Оксфорде она мало кого знала, половина приглашенных были знакомыми Макса. Мы со Сьюзен привезли Элейн и Грега на заднем сиденье. Джина и Стенли сделали большое одолжение, откликнувшись на приглашение, так как Джина испытывала непреодолимое отвращение к низким южным традициям, воплощением коих считала и заведение «Дарли». Как бы то ни было, Джина надела темно-синюю юбку и шикарную шелковую блузку, хотя Грег неоднократно предупреждал ее, что в кафе стоит жирный чад. Были здесь и пять или шесть выпускников, с которыми уже познакомилась сама Максина, включая Дага Робертсона и Бреда Сьюэлла, хотя они сидели в углу, пили чужое вино и весь вечер перемывали косточки Франклину Форстеру. Ни одну из своих бывших женщин Макс не пригласил, но по странному совпадению, когда мы приехали, я заметил там Мэриэн, которая сидела за дальним столом и нянчила в руках чашку кофе. Выглядела она как дух смерти, прячущийся в полумраке. Не думаю, что ее увидел кто-нибудь, кроме меня, а когда я спустя несколько минут оглянулся, ее уже не было.

Максина восседала в центре большого стола, окруженного длинными скамьями, занимая одна по меньшей мере два места. Макс уселся напротив. Единственное, что напоминало о его травме, это немного странный угол, под которым изгибалось его лежащее на столе предплечье. Перелом неправильно сросся. Остальные гости заняли первые попавшиеся места. Мое оказалось рядом с Максиной. За столом была дюжина гостей, и сидели они довольно тесно. Сидели не столько щека к щеке, сколько окорок к окороку. Наши ягодицы образовали нечто вроде одного большого зада. Тело Максины было податливым, но под этой податливостью ощущалась непоколебимая твердость. С такого близкого расстояния она являла собой поистине устрашающее зрелище; ее бедра в два раза толще моих. Она стала еще больше с тех пор, как я в первый раз ее увидел. Я улыбнулся Максине, а она с тревожной улыбкой посмотрела на Макса. Я понял значение ее улыбки и мысленно пожалел Максину. Если женщины Макса начинали так волноваться, это значило, что роман подходит к концу.

С заказом блюд проблем почти не было. В «Дарли» вы можете получить либо порцию рыбного филе, либо блюдо с тремя целиком зажаренными рыбинами, либо все остальное. Для протокола хочу заметить, что в «Дарли» можно было также получить измятые креветки, стейк на косточке и жареные болонские сандвичи, но никто не опускался в эти глубины. В графстве Лафайет существуют непреложные гастрономические законы: у Джеки Пита вы заказываете барбекю, а в «Дарли» вы едите рыбу.

Большинство гостей заказали филе, за исключением Грега, заказавшего целую рыбу, объяснив это тем, что рыба приобретает особенно нежный вкус, если ее жарят с костями. Макс и Максина заказали все, что можно есть. Джина отказалась рассматривать меню — правда, в заведении отродясь не было никакого меню — и объявила, что ей все равно. Когда подошла официантка, Джина поманила ее к себе и попросила принести маленькую порцию салата.

— Тебе не понравится приправа, — предостерег жену Стенли.

— Я знаю.

Вино понравилось ей только потому, что они со Стенли принесли его с собой, правда, бутылкой вскоре завладели наши выпускники. Почти все принесли выпивку с собой, хотя на столе стояли галлонные кувшины с белым зинфанделем, который, на вкус Джины, отдавал крем-содой. Стараясь игнорировать окружение — чем она занималась все последние пятнадцать лет, — она весь вечер тянула из бокала свое шар доне.

Так как это была праздничная вечеринка, то перед тем, как приняться за еду, мы выпили. Прозвучали многочисленные тосты в честь Максины или Макса и Максины, что вызывало у обоих улыбки, хотя и не равно искренние. Макс что-то записал в блокноте, что вызвало явное раздражение Максины. Он велел ей выпить еще стакан вина и сам налил ей и себе. К тому времени, когда принесли филе, выпускники были уже здорово навеселе. Макс пил четвертый или пятый стакан вина «Северная Каролина», привезенного им и Максиной. Они принесли четыре бутылки. Я попробовал, но оно подходило за этим столом только к самому себе. Максина, при всей ее емкости, никогда много не пила, но в этот вечер она напилась, и это дало себя знать.