class="p1">«Ну, чего ты, парень, бесишься! Жизнь прекрасна! Полюбуйся, какой домик мы отгрохали, и еще, бог даст, выстроим, и жизнь станет еще прекраснее. Мы на тебя зла не держим, кровь тебе не портим, вот и ты нам жить не мешай!»

В ту пору Рига усиленно застраивалась. Ежегодно возводились десятки больших зданий, сотни домов поменьше. Город, словно спрут, вытягивал щупальца магистралей и улиц к зеленым предместьям. Карлсон не мог подавить в себе мысли, что город — живой организм. Что ж, расти, украшайся, милый, думал он, и пусть поможет тебе благодатный дождь, а вырастешь большим, мы тебя перестроим, да будет так, аминь!

Все, что рождается, растет, развивается, достигает зрелости, затем стареет, распадается, превращается в прах. Для истории это дело обычное, любая держава развивается по тем же законам, что и человек. Вот и царизм после русско-японской войны захромал на одну ногу, теперь ковыляет к закату, в непомерном высокомерии и чванливости напоследок растаптывая многие тысячи человеческих жизней, страшным будет тот миг, когда, корчась в предсмертных судорогах, рухнет поверженный колосс, через континенты— Европу и Азию — рухнет и разлетится в прах.

Прекрасным будет тот миг, когда новое государство восстанет из пепла.

Карлсон детально изучил науку конспирации.

Иногда он часами бродил по аллеям и паркам, где обычно фланируют богачи и бездельники, наблюдая выражения их лиц, походку, жесты, манеру разговаривать, изучал их костюмы, туфли, сорочки, каким узлом завязывают галстук, как приподнимают шляпу в приветствии. Ничуть не хуже записных франтов наловчился он помахивать тросточкой, носить в глазу монокль и стригся тоже по моде. Он проштудировал руководства по хорошему тону, научившись корректно и в меру банально вести себя с дамами. Он знал, как держит себя баронский отпрыск, как одевается начинающий землемер и как на станции с жандармом разговаривает сын богатого заводчика. Внушительным движением пальца умел он подозвать к себе стоящего на посту городового и потребовать каких-нибудь разъяснений. В бессонные ночи Карлсон изучал немецкий и русский языки, пока не заговорил на них свободно. Несколько фраз он мог произнести по-французски: сказанные к месту и вовремя, они производили впечатление, что человек владеет и этим языком. Сам он считал, что ему еще далеко до настоящего революционера, но усвоенные навыки конспирации помогали ему благополучно выходить из довольно рискованных ситуаций, которые в другом случае могли бы обернуться провалом. Он не строил иллюзий в отношении царского режима, он знал, царизм — это коварная, громоздкая, безжалостная машина, перемоловшая не одного восторженного юношу, знал, что, если ему не удастся во всей полноте развить в себе нужные качества, он может ошибиться в выборе товарища или потерять связь с партией, тогда, может статься, машина эта перемелет и его. Пока же он был одним целым с партией, делал общее с нею дело, он был непобедим. Это он сознавал совершенно отчетливо, и тем объяснялись его удивительное хладнокровие, трезвый рассудок, выручавшие Карлсона в решающие моменты.

Жил он по-спартански, был неприхотлив, только питаться старался в урочные часы, отец как-то сказал ему строго и наставительно:

«Сын, что бы там ни было, когда бы ни было и где бы ни было, а есть надо вовремя, не будь нерадив со своим желудком, и печка, если в нужный момент не подбросить дров, остывает».

Спиртного он не пил, не потому, что не нравилось, нет, он боялся утратить остроту восприятия. Однажды в порту от знакомого капитана он должен был получить связку нелегальной литературы, на судно нагрянули жандармы, и капитан сымпровизировал дружескую пирушку. Пришлось пить. Выпив, Карлсон обнаружил, что потерял способность быстро и точно соображать. Он знал, насколько важна революционеру интуиция, и знал, что в первую очередь алкоголь действует как раз на интуицию. Долго колебался, не бросить ли и курение, но в частых поездках ему приходилось принимать барское обличье, а господа, как правило, курили длинные папиросы, курили чуть ли не все, и некурящий среди них, если только тот не был священником, мог показаться белым воробьем. И Карлсон всегда при себе носил папиросы «Рига», по полтиннику за пачку.

Он хорошо стрелял из браунинга и более точного, увесистого маузера. В свое время по многу часов проводил на берегу Либавского озера, упражняясь в стрельбе. Однако оружие за редким исключением при себе не носил, полагаясь на чистые документы. По легенде в настоящее время он был добропорядочным торговцем. Какая нужда коммерсанту в оружии? Полиция и армия взяли делового человека под свое покровительство, и вот по Мариинской улице его препровождают в полицейское управление, какой-то пьянчужка мимоходом пропел заунывно:

Не бросай в пучину камень,

Он там покоя не найдет!

В городе было известно, что некий судейский чиновник не так давно, проходя по улице, задел нечаянно солдата-конвоира. Чиновника немедленно арестовали, выпустили только после строгого внушения в полицейском участке. И теперь прохожие предусмотрительно сторонились, пропуская восьмерых солдат, офицера и четырех арестованных. У солдат из ноздрей струился пар — совсем как у разъяренных быков на детских рисунках.

По городу гулял свежий ветер. Магазины были открыты, шла бойкая торговля. Сладким запахом кренделей, тминных и маковых булочек потянуло из приоткрытой форточки кондитерской. Пароконная упряжка промчала карету «Скорой помощи» с красным крестом на боку. Промелькнули лошадиные морды. Пахнуло теплым духом конюшни, и фургон с аккуратным задним оконцем стал удаляться.

Арестованных повели дальше. Льдистой синевой сверкало небо. От пакгаузов Динабургского вокзала протянулась вереница подвод. Воробьиная стая заметалась над конскими яблоками посреди вокзальной площади.

Канал лежал подо льдом, местами ветер намел снегу, и конькобежцы, вооружившись метлами, расчищали площадку для катания.

Похоже, что город был равнодушен к судьбе четырех арестованных; сразу за каналом громоздился каменный куб, во весь рост поднялось темно-бурое здание полицейского управления, и казалось, ничто и никто не спасет уже арестованных, и нет такой силы, которая смогла бы их освободить после того, как массивная дубовая дверь затворится за последним конвоиром.

На поверхности, как всегда, царило обманчивое спокойствие, но где-то в глубинах города чувствительным сейсмографом, отмечавшим ничтожнейшие сотрясения, малейшие отклонения от привычного ритма, работал ЦК партии.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Структура организации была проста и демократична. Во главе нескольких тысяч товарищей стоял Центральный Комитет. В первом номере газеты «Циня» была дана точная характеристика состава ЦК. «Члены нашего комитета не какие-нибудь там богатыри и командиры, просто это закаленные, в борьбе проверенные люди, потому они и поставлены на самые