Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так я впервые попала в свою будущую квартиру. Хорошую, четырехкомнатную, с просторным холлом и большой кухней.
— Как ты назвала сына? — спросил он.
— Филипп.
— Но наш отец ни в чем не виноват.
— Поэтому и назвала.
Кто-то обязательно скажет: как ты могла в супружеской постели, где до тебя он спал с женою? Это все глупости. Тогда бы я не могла спать в гостинице, где до меня трахались десятки тысяч. И я этого хотела, мой сексуальный пост продолжался уже полтора года.
Роженица позвонила мне почти сразу после приезда.
— Нам надо встретиться.
Я предложила пообедать в японском ресторане. Как всегда, она была предельно конкретна.
— Ты спишь с моим мужем?
— Да.
— Как долго ты этим собираешься заниматься?
— Всю оставшуюся жизнь. Мы поженимся.
— Это вполне возможно, — согласилась она. — Но за что ты меня наказываешь? В мои сорок мне довольно трудно будет выйти замуж снова.
— Вы очень нравитесь Янсену. Он вас пригласит отдохнуть вместе с Альбиной в Копенгагене. Не отказывайтесь.
— Ты из Тамбова?
— Да.
— Говорят, тамбовские волки очень умны и беспощадны. Ты тамбовская волчица.
Я не стала ее переубеждать. Волки вообще беспощадны. И тамбовские, и брянские, и рязанские. Если верить, что у нас всех была другая жизнь и в той жизни мы были какими-то животными, я, возможно, была волчицей, потому что не боюсь оцепления из любых флажков. Я расплатилась по счету, потому что я пригласила ее в ресторан, говорить нам с ней было больше не о чем.
Через месяц она и Альбина поехали в Данию по приглашению Янсена. Она ездила в Копенгаген еще несколько раз, оформляя совместную с Янсеном фирму по закупке лекарств.
В их квартиру я въехала через полгода, а еще через три месяца родила сына, которого назвали Олегом.
С Янсенами у нас сложились вполне дружеские отношения, они часто приезжали в Москву. Я с мальчиками каждый год гостила у них в Копенгагене. Как-то роженица сказала:
— Ты не хотела бы, чтобы один из твоих сыновей получил образование в Европе?
Я ответила не сразу. Я переняла манеру своего мужа держать паузу, хотя ответ у меня был давно готов.
— Да.
— Я хотела бы, чтобы это был Филипп.
Старший Филипп уже сносно говорил по-датски.
— Это будет справедливо, — согласилась я. У Янсена были две взрослые дочери. Филипп унаследует бизнес Янсена. Конечно, он тоже будет Янсен.
Вечером подвыпивший Янсен обнял меня.
— Я не могу подобрать определения, кто ты для меня? Ты больше, чем дочь, больше, чем сестра!
— Она — тамбовская волчица, — не сдержалась роженица.
— Ты не права. Волчицы не бывают справедливыми.
В Москву я вернулась без Филиппа. Пименов-старший перестал со мной разговаривать, но спать со мной не перестал. Через три недели я ему сказала:
— Я опять беременна.
— Может быть, на этот раз будет дочь? — Он не мог скрыть своей радости.
Но я снова родила сына и назвала его Павлом в честь своего отца. Это было справедливо, потому что не он ушел от нас, а мать бросила его, как, впрочем, и меня.
— Разденься, — просил старик.
Она знала, что ничего не будет, уже два года у него, как у старого будильника, испортился звонок.
И смотрела в окно, будто раздумывала. Когда ее хотели мужчины, она всегда медлила: у нее была власть, пока она могла отказывать. Потом диктовали они.
Сбросила кофту, долго отстегивала пояс с чулками, сняла лифчик, подошла к зеркалу. Не каждая в тридцать пять лет имеет такие крепкие груди. Не рожала. Сохранила. Для кого? Чтобы показывать старику?
— Пройдись, — просил старик. У старика было много порнографических видеокассет с голыми блондинками, но он любил смотреть на нее, может быть, потому что раньше не только смотрел.
Старик еще недавно был кинорежиссером. Она, закончив актерский факультет, актрисой не стала и пришла работать на киностудию ассистентом режиссера по актерам. Она хорошо запомнила их первую встречу.
— Какая замечательная задница! — сказал он, увидев ее.
«Хам», — подумала она тогда.
— Ты кто? — спросил он.
— Ассистент по актерам.
— На какой картине?
— Сейчас в простое.
— Будешь работать у меня.
Он отчислил из группы ассистентку, которая у него работала, и взял ее. Она стала его любовницей.
— Пройдись, — снова попросил старик. Она прошлась, как ходят манекенщицы по подиуму, поворачиваясь, чтобы он все рассмотрел. Иногда он гладил ее грудь и ягодицы холодными худыми пальцами. Он худел, это нормально — старики или усыхают, или разбухают.
— Мне осталось немного. У меня рак, — признался он. — Все это достанется тебе.
— Что достанется? — переспросила она, хотя знала, о чем он говорит.
— И Пикассо, и Кустодиев, и малые голландцы.
— У тебя есть дочь. Она наследница.
— Она далеко. В Америке. А ты придешь и заберешь!
— Как же я заберу?
— Я тебе скажу, когда забирать.
— А если ты будешь в больнице?
— Я тебе дам ключи.
Старик не стал киноклассиком, но за постановку фильмов и классикам, и не классикам платили одинаково. Он был бережливым и считал, что вещи должны служить вечно. Он не полнел и держал одинаковый вес десятилетиями не потому, что рекомендовали врачи, ему было жаль выбрасывать пиджаки, которые еще можно носить. И по сей день у него стоял ламповый радиоприемник, и ездил он на двадцать первой «Волге» с никелированным оленем на радиаторе, сорокалетие которой он недавно отметил. Зато ни у кого из его коллег не было уникального, раннего Пикассо — портрет женщины с огромным задом и маленькой, почти незаметной головкой.
Когда старик ушел на пенсию, она продолжала приходить к нему. Старик всегда выставлял ее любимое вино. Она, наслаждаясь вкусом и ценою вина в стоимость ее ассистентской зарплаты, пила, не торопясь, мелкими глотками, закусывая любимым шоколадом «Гвардейский».
— Откуда у тебя деньги на такую роскошь? — спросила она.
— Кое-что продаю, — ответил старик.
Он продавал то, что предназначалось или почти уже принадлежало ей.
— Не продавай, вино этого не стоит, — сказала она. Теперь она приносила ему еду. Пришлось тратить свои небольшие сбережения. Но она понимала: разумно сегодня потратить немного, чтобы завтра получить в тысячу, нет, в десятки тысяч раз больше.