В первой половине девятнадцатого века большая часть российской бюрократии, даже если говорить о бюрократии столичной, не отвечала прусским стандартам как по части образования, так и по части добросовестного и компетентного исполнения своих обязанностей. Россия не знала, что такое корпоративный профессиональный дух, присущий высшей бюрократии Пруссии и воплощенный в AUgemeine Landrecht 1794 г. В Пруссии высшие чиновники считали себя слугами государства, защитниками важнейших интересов общества. В России по-прежнему основным объектом верноподданических чувств являлся самодержец, зависимость от которого испытывал каждый чиновник. Николай I усугубил эту ситуацию, выбирая большинство своих министров из числа армейских офицеров; армия была единственной государственной сферой, которой он всецело доверял и к которой питал расположение[370].

Во второй половине девятнадцатого века положение изменилось. Сначала отдельные министры, а потом и вся петербургская бюрократия и отчасти провинциальная чиновничья элита приблизились к прусским стандартам по образованию, уровню профессиональной компетенции и усвоили прусскую этику и охранительные устремления гражданской службы. Так как в обеих странах бюрократия не только выполняла административные функции, но и управляла государством, ее отношение к обществу, в особенности к дворянскому обществу, приобрело отчетливый оттенок снисходительности, если не высокомерия. Особенно способствовала этому ситуация в России, где пропасть между правителями и управляемыми была глубже и шире, отчасти вследствие традиций, отчасти потому, что, в отличие от Пруссии периода после 1848 г., Россия не имела парламента, через который общество могло бы воздействовать на правительство. Тот факт, что высокопоставленный чиновник и землевладелец-дворянин нередко являлись близкими родственниками, не означал, что между ними не возникало трений. В 1909 г. один российский помещик, столкнувшись с усилиями правительства демократизировать и одновременно бюрократизировать органы местного управления, возмущенно сетовал: «Наши же собратья, волею судеб попавшие к кормилу правления, нас предают в жертву…»[371].

Вплоть до 1914 г. социальный состав и характер бюрократических аппаратов Пруссии и России формировался под влиянием различных систем воспитания служащих. Для того, чтобы занять административную должность в Пруссии, требовалось получить законченное образование в гимназии и университете. Как минимум четыре года длился испытательный срок, во время которого начинающий чиновник служил без жалованья; оплачиваемую должность он получал, когда ему было уже под тридцать. Ко времени воцарения Вильгельма II расходы на юридическое образование, необходимое как административному, так и судейскому чиновнику, составляли 25000 марок; дать сыну военное образование в кадетском корпусе стоило в четыре раза дешевле. К тому же, офицер начинал получать жалованье в возрасте двадцати одного года. Не удивительно, что юнкеры, служившие в высшей администрации Пруссии, являлись выходцами из наиболее состоятельной и культурной части дворянства. Прусские чиновники также были намного богаче, чем большинство российских служащих высокого ранга; в России для того, чтобы занять оплачиваемую должность в министерстве, требовалось лишь окончить университет или получить образование, равноценное университетскому курсу. Для реформаторов, стремившихся преобразовать гражданские службы в России, Пруссия, «которая, без сомнения, располагает превосходным чиновничеством и образцовой системой гражданских служб», служила предметом зависти. Однако реформаторы сознавали, что Россия намного беднее Пруссии, и здесь нельзя ожидать от родителей молодых чиновников, чтобы они содержали своих сыновей несколько лет в течение испытательного срока, при прохождении которого те не будут получать жалованья. Единственной сферой российской бюрократической системы, где формально существовал испытательный срок, был судебный департамент, но даже здесь до начала 1900-х годов этот срок являлся лишь фикцией. Тем не менее, к началу 1900-х годов комплекс неполноценности российских высших чиновников по отношению к прусской бюрократии почти полностью исчез. Трудно сказать, являются ли годы обязательного образования и подготовки, доступные лишь отпрыскам состоятельных семейств, действительно наилучшей школой для будущих правительственных лидеров, деятельность которых требует отчетливого осознания специфики современных экономических и социальных реалий. Российские высокопоставленные чиновники по происхождению своему были более разнородны и составляли бюрократический аппарат, несомненно, уступавший прусскому по части строгости соблюдения закона, систематичности и единообразия. До некоторой степени недостаток всех этих качеств шел во вред эффективности действий российского правительства. С другой стороны, предпринимательские и политические таланты, часто необходимые тому, кто стремился пробиться на верхушку непредсказуемой российской бюрократии, оказывались весьма полезны министрам, бившимся над разрешением проблем управления и модернизации бескрайней, хаотичной и разнородной империи, погрязшей в беспорядках и конфликтах. Верхушку российского чиновничества, лишь одно поколение которого дало таких государственных деятелей, как С. Ю. Витте, А. В. Кривошеин, П. Н. Дурново и П. А. Столыпин, невозможно описать, оставаясь исключительно в рамках того гоголевско-распутинского фарса, который получил на Западе столь широкое распространение[372].

Образ действий аристократов в министерской бюрократической системе был примерно одинаков и в России, и в Пруссии. В обеих странах должности, требующие технических знаний, а также посты в Министерстве образования были не в чести. Истинным прибежищем состоятельной аристократической элиты служили двор и Министерство иностранных дел. Юнкера, как правило, были слишком бедны, провинциальны и неотесанны, чтобы стать хорошими дипломатами, хотя представители восточно-прусского дворянства нередко служили в посольстве в С.-Петербурге. Российское Министерство иностранных дел, с пониманием относившееся к предрассудкам других стран, посылало в Вену дипломатов, в изобилии наделенных аристократическими качествами, а в Лондон — состоятельных дворян. Последний императорский посол в Англии, Александр Бенкендорф, был сыном Крой, кузины прусского и английского посла, и являлся неизменным членом кружка Эдуарда VII. Его советник, А. Ф. Поклевский-Козелл еще в большей мере ощущал себя в Англии как дома. Огромное состояние позволяло ему предоставлять своему патрону и его друзьям развлечения в излюбленном ими стиле.