Дракон всхлипнул и, чтобы приглушить тоску, снова выпил.

– А скажите, пожалуйста, дракон, это правда, что вы огонь можете извергать, как Газпром какой-нибудь?

– Мог. Запросто мог. Иной раз длина факела достигала восьми метров. Не всегда, конечно, но случалось. А сейчас от этого дела осталась одна только утренняя икота. Веришь?

– Верю.

– Вот, хороший ты парень, Серега. Хороший, а Гло-ська тебя сожрет, помяни мое слово. Сожрет… – Дракон пьяно улыбнулся и, отщипнув от дощатой стены щепку, принялся ее задумчиво жевать.

– Может, тебе стоит поговорить с ней, друг? – осторожно предложил Серега.

– О чем? Я ведь дракон, а она – человек. Хотя уже давно перетянула всю мою силу и даже в Союзе драконов зарегистрировалась. Я поехал разбираться – мол, не положено человека драконом записывать. Не по закону это. У нас ведь даже общие дети не могут драконами регистрироваться. Только аспидами, а права аспидов сильно урезаны. Они, например, не могут наследовать титулы и имущество родителей-драконов. А мне сказали – ты, говорят, Герман, меня ведь Германом зовут, ты говорят, Герман, больше на аспида похож, чем твоя жена на человека. Она, говорят, всю статистику округа на себе держит, потому что рыцари к ней сплошным потоком идут. Не успеваем, говорят, колья для трофеев затачивать…

Дракон Герман вздохнул и снова потянулся за кувшином.

– И пришел я, Сережа, к неутешительному выводу, что бюрократы – люди или драконы, – все они по сути своей сволочи.

– Твоя правда, Герман.

– Вот. А в семье нашей теперь Глоська дракон, а я так – сочувствующий. Мне старшенький мой, Гарик, так и говорит: мы, мол, с мамой драконы, а ты, папа, форменный алкоголик.

На двери сарая загремел засов, и она широко распахнулась, впустив в темное помещение яркий солнечный свет. Тютюнин зажмурился и прикрыл глаза рукой.

– Рыцарь, на выход! – скомандовал твердый детский басок.

– А зачем? – спросил Сергей.

– Иди, парень. Тебе с Глоссарией лучше не спорить, а Гарик ее правая рука. Иди. И прощай.

– И ты прощай, Герман. Удачи тебе…

Выйдя во двор, Тютюнин увидел Глоссарию, уже без доспехов, но в грубых холщовых штанах и в рубахе, подпоясанной широким мужским поясом.

Перед ней стоял невысокий субъект. Впрочем, рядом с Глоссарией любой человек казался невысоким. Субъект нервно мял в руках свою шляпу с пером и выглядел очень жалко.

Сергей подошел ближе и, кивнув на перепуганного незнакомца, спросил:

– Кто это?

– Посыльный от марвиля Шонкура, – ответила Глоссария и, тут же спохватившись, метнула в Сергея злобный взгляд и зарычала:

– Что-то ты слишком бойким стал, рыцарь! Я ведь и передумать могу!

– А чего не так? Передумать, Глося, ты можешь, только порядок вещей не пересечешь. Уважаешь ты порядок, потому как женщина честная и работящая.

Тютюнин и сам не понимал, откуда у него родились такие умные слова, да еще в большом количестве.

Пораженная принцесса молча взирала на пленника, не зная, что ей теперь с ним делать – убить и разбросать клочья по всему двору или прислушаться к его речам.

– Посыльный от марвиля Шонкура. Братец требует, чтобы ты немедленно вернулся в город и предстал перед судом за предательство. Если не вернешься, убьют твоего оруженосца Флекса.

– Значит, я должен ехать, – вздохнул Сергей. – Вот только на чем…

– Жеребца ты получишь обратно.

– Но мама! – воскликнул стоявший рядом Гарри. Однако Глоссария не обратила внимания на возглас своего любимца.

– Меч и шлем – тоже.

– Спасибо тебе, добрая женщина. – Сере га поклонился, понимая серьезность момента. Распрямившись, он посмотрел в упор на принцессу. – За что брат ненавидит тебя? Он ведь знает, что дракон – это ты.

– Знает, – кивнула Глоссария. – Он бы и пальцем не пошевелил, оставайся я прежней Глосей, но принцесса-дракон его пугает. Он боится за свой трон.

Гарик привел черного жеребца и принес Серегино оружие.

Тютюнин, как в кино, легко запрыгнул в седло и безупречно надел шлем, сразу сориентировавшись, куда нужно смотреть.

Почувствовав крепкую хватку седока, скакун захрапел и попытался встать на дыбы, но Тютюнин резко осадил его и, обращаясь к Гарри, сказал:

– Не дразни больше батю, Гарик. Чти своего родителя. Дайте ему расправить крылья, иначе сгубят его грибы.

Затем Сергей развернулся в сторону Глоссарии и отсалютовал ей мечом.

– Прощай, принцесса!

– Прощай, рыцарь! – ответила Глоссария и отвернулась, чтобы никто не видел ее слез.

Сергей повернул коня и, дав ему шпоры, погнал рысью в сторону клонившегося к закату солнца.

– Подождите, рыцарь! Подождите! – заголосил курьер и, нелепо переваливаясь, побежал следом.

Только за рощей кипарисов Тютюнин придержал коня, и запыхавшийся курьер наконец догнал его.

– Не спешите… Не спешите так, ваша милость, вы меня совсем обессилили…

– Где твоя лошадь? – спросил Сергей, снимая шлем.

– Там, за холмом, – курьер махнул рукой. – Прошу вас, не спешите, ваша милость, иначе я совсем свалюсь.

– Хорошо, – согласился Тютюнин и пустил коня шагом.

Когда они поднялись на холм, в ноздри ударил странный запах. Сергей повернулся к курьеру.

– Чем это ты воняешь, товарищ?

– Керосином, ваша милость, – ответил курьер. – У нас в народе говорят, что драконы не любят этот запах, вот и я облился для безопасности.

– По-моему, от тебя еще чем-то несет.

– Ну.., есть немного. Стоять напротив дракона и не запачкать штаны – это только рыцарю по силам, такому как вы, ваша милость. Я же человек простой. Но вы не извольте беспокоиться, я прихватил смену белья – знал, куда еду.

Они спустились к одинокому деревцу, к которому был привязан мул – почти точная копия Трубадура, только рыжего окраса.

– Как тебя зовут, парень? – спросил Сергей.

– Дюбри, ваша милость. А моего мула кличут Арпеджио. Такая вот музыкальная кличка. А знаете почему?

– Да уж знаю. Знаком с его братцем Трубадуром, – ответил Сергей. – Ты давай поскорей меняй штаны – нам поторапливаться нужно, спасать дружка моего.

– Забота о простом оруженосце делает вам честь, ваша милость! – растроганно проговорил Дюбри, торопливо снимая кальсоны. – Другой бы рыцарь и ухом не повел, а вы, ваша милость, совершеннейший из добрейших людей…

Наконец с переодеваниями было покончено, и Дюбри взобрался на Арпеджио. При этом мул издал несколько протяжных минорных звуков и, только насладившись собственной музыкой, отозвался на понукания седока.