– Мне не нравится, – сказал Маркус. – Зачем они все это подвешивают?

– Из любопытства к переменам субстанций. Из любопытства к любопытным вещам. Это ведь настоящие статуи – понимаешь?

Маркус посмотрел на понуро висящие носки с окаменелыми складками:

– Оно все мертвое. Не знаю, что тут такого впечатляющего.

И все же он был впечатлен.

– Подставь руку под воду и загадай желание. И дай воде самой высохнуть, не вытирай.

– Зачем?

– Таков ритуал. Может, это род заклинания. Связь с Иным. Мы должны оба подставить руки.

Маркус не имел ни малейшего желания в этом участвовать.

– Щупай, нюхай, слушай, смотри, пробуй на язык все, что тут есть. Валуны, камешки, деревья, – велел Лукас. – Здесь Литосфера соприкасается с Биосферой. Здесь, я думаю, портал перехода. Нужно проверить.

Он снял пиджак, с торжественным и даже зловещим видом засучил рукав. Маркус последовал его примеру. Плечом к плечу они подставили голые руки холодным струям, а потом окунули их в колодец. Вода жалила. Холод обжигал.

– Сосредоточься, – сказал Лукас, не пояснив, на чем именно.

Маркус посмотрел было на гнездо: протухшая влага в окаменелой скорлупе. Перевел взгляд и наткнулся на путаный клубок каменных шнурков. И зачем только люди простые, домашние вещи превращают в застывшую дрянь? Он отвел покрасневшую, каплющую руку. Ее всю кололо, словно иголочками. Рядом чуть подрагивало розовое, веснушчатое предплечье Лукаса.

– Загадал желание?

– Я не знаю, чего пожелать.

– Открой сознание будущему.

– Мне здесь не нравится, я не могу себя заставить.

– У этого места есть аура.

– Холодная и мокрая. Ненастоящая. Для туристов.

Вода по-прежнему холодила ему руку. Он останется здесь навсегда. Если рука не окаменеет, значит покроется льдом, треснет и раскрошится.

– Нужно здесь оставить что-то свое, чтобы поддержать связь. Что-то вроде электропроводника, если можно так выразиться.

Маркус левой рукой порылся в кармане куртки. Правую жгло и подергивало. Нащупал ручку, несколько пенни, носовой платок и бечевку. Лукас повертел это все в руках и остановился на платке с аккуратно вышитым именем. Маркус сказал, что платок ему может понадобиться: холодно. Оказалось, что Лукас взял с собой несколько платков и готов одолжить. Он соединил платок Маркуса со своим карандашом и положил под вечно каплющую воду:

– Часть нас. Часть Колодца. Связующее звено.

– Я проголодался.

– Платок и карандаш должны окаменеть в единое целое, – с какой-то просящей ноткой добавил Лукас. – Этим карандашом я записывал твои видения. Он в каком-то смысле участвовал в нашем эксперименте. Это будет мощный проводник.

Маркусу на мгновение представился каменный провод, сопряженный с каменным карандашом. Он тихонько гудел каменные ноты, которые где-то далеко улавливал детекторный приемник. Лукас, как встревоженный пес, всматривался ему в лицо. Когда его юный коллега, обычно столь восприимчивый, выказывал знаки скепсиса или скуки, Лукаса охватывал страх. Теперь он решил не сдаваться:

– А ты знаешь, что Матушка Шиптон жила в доме, вырубленном из камня? Как Сивилла Кумская[236] и пифии[237]. Поразительное совпадение. Об этих женщинах точно было известно, что они обитают у врат в иные миры, у связующих пуповин… Понимаешь, доподлинно известно. И мне показалось, что ты ощутил… близость некоего силового поля… или чего-то подобного.

– Нет. Тут все непроницаемое и тяжелое. Все давит. Пойдем отсюда.

– Какую форму принимает давление?

Маркус, чертя в недвижном воздухе красными мокрыми пальцами, обернул к Лукасу каменное лицо и впервые использовал свою странную, неверную власть над ним:

– Форму знания, что нужно быстро отсюда уходить. Это место нас не хочет. Ему не нравится то, что мы делаем.

На миг его мысленному взору представились извилистые коридоры из гладкого камня с синими прожилками. Они манили внутрь, но Маркус не послушал.

– Нам здесь не рады, – повторил он.

– Но ты же почти ничего не увидел…

– Уходим.

Лукас пожал плечами, надел пиджак.

– Ну что ж, пойдем. Нужно что-то отсюда взять.

В прилегающем лесочке обнаружились весьма удовлетворительные, по выражению Лукаса, цветы: запоздалые зимние акониты, собачья ртуть, зерлик – олений язык – единственный местный папоротник с цельным, неизрезанным листом. Лукас явно хотел их, да еще золотисто-зеленый, резко пахнущий молочай в мелких цветочках[238] отнести к Колодцу и приобщить к вечности, но Маркус сказал, что туда они больше не вернутся. Учитель послушно кивнул. Маркус отвлек его новой хитростью: спросил об Оджеровом кургане. Лукас просиял и ответил, что это на пустоши к югу от Калверли, рядом с Обтрэш-Йет[239], иначе говоря, Вратами. Величественный курган с каменными проемами и порожным камнем имеет долгую историю, в которой были искупительные ритуалы, видения, тайные стуки, миски молока, приносимые в особую луну, хороводы и битвы неведомых существ, видимые в полночь, пастух с собакой, что вошли тут, а вышли в царстве Фэйри, да больше уж и не вернулись. Ехать до него часа два, но это хорошее место. К тому же Лукас взял с собой все для пикника. Прежде чем ехать, он прочел Маркусу истинный рассказ некоего Уильяма из Ньюбриджа о крестьянине, жившем в провинции Дейра[240] (то есть в Йоркшире). Однажды крестьянин услышал, что «из кургана доносились звуки песен, словно там был большой пир. Желая узнать, кто нарушает весельем мертвенную тишину ночи, он подъехал ближе и увидел, что в боку кургана открыта дверь. Когда он заглянул внутрь, ему предстала большая, дивно освещенная зала, полная народу, и мужчин и женщин. Они возлежали за трапезой и подымали кубки за здравие четы, поражавшей равно высоким ростом и невиданной красотою. Видя у женщины венок и причудливый наряд, крестьянин решил, что тут празднуют свадьбу. Один из слуг, стоявших при дверях, протянул ему кубок с красным прозрачным питьем наподобие вина. Крестьянин кубок взял, но пить не стал, а выплеснул тайком на траву. Каков же был его ужас, когда там, где упали капли, загорелась земля! Тут он вскочил на коня и пустился наутек, а кубок крепко сжимал в руке. Люди, бывшие в зале, вскочили и с пронзительным верещаньем понеслись в погоню. Но он невредим доскакал до города, а там отдал кубок местному курату. Только выпустил он из рук кубок, как перестал видеть своих преследователей и слышать их резкие вопли. Конь же его от страха обезумел, да так уж и не оправился. Кубок же, сработанный из неведомой субстанции, неописуемого цвета и небывалого вида, долго хранился в местной церкви, и те не могли до него добраться. Но порой, тронув его, любопытный мог бы услышать их рыданья, песни и угрозы».