На дачу выезжали рано, на первые майские. Михаил Борисович топил печь и убирал участок. Матильда сажала цветы и зелень и хлопотала по хозяйству. Вечером – обязательная часовая прогулка.

Дни текли размеренно и однообразно, а в пятницу начинались настоящие хлопоты. Первыми приезжала Леночка с мальчишками. Оно и понятно – ездили они на электричке, а там хоть куча народу и давка, но зато никаких пробок и можно рассчитать время. Мальчишки, естественно, были голодны как волчата. Матильда кормила их обедом. Потом они убегали в поселок, а Леночка ложилась отдыхать. Потом приезжал Борис с семьей – женой Ксаночкой, дочками Олей и Ларой и Лариным сыном Данилкой. Матильда опять накрывала стол и кормила всех обедом. Борис от усталости засыпал прямо в кресле за столом. Ксаночка уходила в дом, отдыхать. Что поделаешь – больной человек. Данилка капризничал и плохо ел, а сестры лениво переругивались. Матильда убирала со стола и мыла посуду. Совсем поздно, часам к десяти, а то и позже, на дачу приезжал Герман с очередной молодой женой. Все, отдохнув, просыпались и требовали чаю. А Герман, любитель шашлыка, разводил мангал. И опять, в который раз, накрывался стол, и все садились ужинать.

Матильда валилась с ног и с тревогой смотрела на Мишеньку. Она мерила ему давление, давала вечерние таблетки и уговаривала ложиться спать. Но молодые сидели почти до утра. Все утихали и расходились, когда уже начинало светать. И тогда Матильда засыпала.

А утром – хлопоты почище вчерашних. Просыпаются все в разное время. Долго, не торопясь, обстоятельно завтракают. Варят бесконечный кофе. Спорят, смеются, раздражаются. Наконец, с грехом пополам, все сыты и начинают шумно и суетливо собираться на озеро. Озеро не близко – километров двадцать от дачи. Матильда моет фрукты детям, наливает квас и выдает полотенца и подстилки. Наконец на двух машинах они уезжают. В изнеможении Матильда плюхается в кресло и сидит около часа. Потом с тревогой смотрит на часы – скоро все вернутся, и разумеется, голодные. Опять накрывает на стол, режет хлеб и салат и ставит на огонь картошку.

Все с шумом вытряхиваются из машин, ругаются из-за очереди в душ и наконец усаживаются обедать.

Так проходят суббота и воскресенье. Матильда еле держится на ногах. Собирает в пакеты оставшиеся пироги и зелень с огорода – с собой, в Москву. Все в очередной, двадцать пятый, раз садятся пить «на дорожку» чай. У Михаила Борисовича от шума и суеты поднимается давление. Матильда с тревогой смотрит на него и пытается уложить в кровать. Наконец все целуются и рассаживаются по машинам.

Матильда выходит на улицу и машет им вслед. Все. Слава богу, все. И эти выходные пережили. Она немного стыдится своих мыслей, ведь это все – ее любимая семья, самые родные люди. Просто она очень устала. Очень.

– Возраст, – тяжело вздыхает она и медленно идет к дому.

Она с тревогой, осторожно заглядывает в комнату к Мишеньке, но он дремлет.

Она еще долго, часа два, убирает со стола посуду, разводит в тазу теплую воду с жидким мылом. Перемывает и перетирает все до блеска, подметает. Потом вздыхает: одной метлой тут не обойдешься. Наливает в ведро воды и начинает мыть пол. Потом стелет свежую скатерть, идет на участок и срезает несколько крупных пионов – белых, розовых и темно-бордовых. Ставит их в вазу на стол и с удовольствием оглядывает кухню и террасу. Потом заваривает свежий чай – обязательно с двумя листиками свежей мяты, как любит Михаил Борисович. Мишенька. Потом, еле живая, она присаживается на табуретку, и вдруг ей приходит в голову мысль, что на ужин ничего не осталось, все до крошки подъели. Она идет к холодильнику и достает пачку творога. Через пятнадцать минут готовы свежие, с изюмом, сырники – вдруг Мишенька захочет перекусить с вечерним чаем?

Матильда укутывает миску полотенцем и опять приоткрывает дверь в его комнату. Видит, что он крепко спит. Она тихонько гасит ночник, на цыпочках выходит и осторожно плотно закрывает дверь в его комнату, убирает миску с сырниками в холодильник, наливает себе свежего, только что заваренного чаю, берет в буфете две карамельки и идет к себе в комнату.

Надевает любимую ночнушку – старенькую, вытертую, фланелевую, уютную, ставит чай на тумбочку у кровати и зажигает ночник. Она ложится в постель и с удовольствием вытягивает гудящие опухшие ноги. Потом съедает карамельки и запивает их уже остывшим, но все еще ароматным чаем. Пробует почитать на ночь любимого Бунина, но чувствует, что у нее слипаются глаза. Гасит ночник и закрывает глаза.

Из открытого окна веет ночной лесной прохладой. Она думает о том, что сегодня снотворное ей наверняка не понадобится. И с удовольствием мечтает о завтрашнем дне, таком тихом, размеренном и предсказуемом. О завтраке вдвоем с Мишенькой, о дневных, таких приятных хлопотах, о вечерней спокойной прогулке по любимым и знакомым улицам, о чае вдвоем на веранде, в полной тишине и покое, о просмотре и обсуждении вечерних новостей… И еще она думает о том, что, пожалуй, никогда не была так счастлива, как сейчас. Она стыдится этих своих, как ей кажется, крамольных мыслей, но засыпает со счастливой улыбкой и слышит, как где-то отдаленно гремит гроза.

Небо вдруг светлеет от внезапных зарниц. А это значит, что, скорее всего, прольется долгожданный дождь и наконец принесет облегчение измученным жарой людям.

– Ну что, незадачливый мой, как прошел день? Плодотворно?

Он ее ненавидел в эти минуты. Боже, как он ее ненавидел! У нее вообще был набор прилагательных, от которых ему становилось тошно. Например, когда он говорил что-то смешное, она называла его потешным. Ему не хотелось быть ни незадачливым, ни потешным.

Ему, разумеется, хотелось быть сильным, смелым, великодушным, ловким, остроумным. И еще любимым.

Отец все сразу про них понял еще тогда, в восьмидесятом. Он сказал ему:

– Перекусит она тебя, Серега. Пополам. Не смотри, что зубки мелкие.

Он отмахнулся:

– Ну что ты, бать!

Тихая, спокойная, милая девочка. Из профессорской семьи. Такая тоненькая и хрупкая, что ее хотелось прикрыть, защитить, спасти – от суровых будней и житейских бурь.

Мать, правда, была на ее стороне. Еще бы! После того, как старший брат привез из Молдавии горластую бабу с двумя детьми и задом пятьдесят восьмого размера. А тут она, Ленка. Москвичка, театралка. Медицинский с красным дипломом.

Мать ею гордилась. Впрочем, что мать! Он тоже гордился: в двадцать шесть – кандидатская, в тридцать пять – докторская. В сорок – профессор. Замдекана. Еще умудрилась и дочку родить. Честь и хвала.

В начале семейной жизни пыталась заниматься хозяйством. Ничего не получалось: пирог горел, щи перекипали, котлеты внутри оказывались сырыми. Она расстраивалась, плакала. А он смеялся:

– Ну, ты же не можешь делать все на «пять».

Она злилась. Вечный синдром отличницы. А однажды сказала:

– Может, ты сам? Не могу же я все одна. В конце концов, деньги зарабатывает тот, кто умеет.