Свистки полицейских заливались уже в соседнем коридоре. Неожиданно очень кстати распахнулись двери аудитории, в которой томились заложники, толпа перепуганных преподавателей и студентов хлынула на свободу. В самой гуще универсантов были и те, кто стерег их: один, на вид деревенский парнишка лет не более восемнадцати, поверх русской рубашки надел сюртук, отнятый у старичка-профессора с седой бородкой, которого он удерживал под руку, тыча в бок револьвером. Другой даже не прибегнул к переодеванию, согнулся в три погибели и, накрыв голову собственным гимназическим пальто, уподобился Одиссею, спасающемуся из пещеры циклопа.

— Ишь, что придумали! — хлопнув себя ладонями по бокам воскликнул кто-то из налетчиков. — Ума палата — что значит в гимназии учился. Айда с ними!

— Нет, это слишком рискованно, — задумчиво произнес Думанский. — И сам так не поступлю, и вам не советую. Они бегут прямехонько к главному коридору, где перед поворотом есть одно узкое место — я его дорогой запомнил. Полиция просто обязана устроить засаду именно там. В это «бутылочное горлышко» можно просочиться лишь по одному, максимум по двое. А уж жандармы, я вас уверяю, отделят тем временем агнцев от козлищ.

Подельники с изумлением уставились на «Кесарева», как будто из его горла вместо человеческой речи раздалось птичье щебетание.

— Это, конечно, умственно, только как ты сам отсюда думаешь выбираться? Через окошко, что твой чижик-пыжик?

— Нешто других способов мало? — ответил Думанский, удивившись, как в нем подсознательно признали правоведа, хоть он забыл, когда в последний раз надевал форменную зеленую шинель и училищную фуражку с желтым околышем, и, сообразив, что немного вышел из роли, скомандовал:

— За мной, братва!

Недоуменно пожав плечами, подельники согласились. Выбора все равно не было: толпа преследователей медленно, но верно сжималась, отрезая все пути к отступлению.

Ни минуты не колеблясь, Думанский выскочил из кассы и пробежал шагов десять по внутреннему коридору, казалось, прямиком в объятия жандармов, на самом же деле гонимый каким-то инстинктом юриста, чувствуя себя почти в родных стенах — и в университете тоже ведь готовили «законников».

Ворвавшись в одну из аудиторий, он мгновенно пролетел ее насквозь, наугад распахнув неприметную дверцу рядом со шкафом с номерами «Российского правоведения» за последние двадцать лет! «Кто бы мог подумать, Господи? Разные пути ведут все же к одному — к Закону и Благодати! — Викентий Алексеевич даже перекрестился. — Неисповедимы пути ко спасению».

За дверцей оказалось крохотное помещение, битком набитое разнообразным хламом: стопками журналов, рулонами пожелтевшей бумаги, ломаными стульями.

— В кладовке, что ли, предлагаешь отсидеться? Так ведь все одно найдут.

Не отвечая, Думанский забрался на колченогий стол, который впервые видел, вооружился сломанной шваброй и, точно кто-то незримый направлял его руку, одним ударом выбил стекло подслеповатого окна, располагавшегося где-то под самым потолком.

Из образовавшейся дыры ощутимо потянуло холодом улицы. Думанский поспешно вылез наружу и, заглянув в комнату, ведомый, очевидно, все тем же благородным «лунатическим» духом Правоведения и Юриспруденции, поманил за собой остальных:

— Скорее за мной, здесь крыша факультетского флигеля! А перебираясь с крыши на крышу, можно оказаться очень далеко отсюда.

Около четверти часа они бежали, поскальзывались на ржавом железе, падали и поднимались вновь. Один раз Думанский едва не сорвался, зацепившись штанами за какой-то торчащий выступ, потом чуть не пробежали над самым жандармским постом. Но в конце концов, преодолев множество преград и расселин, местами продвигаясь едва ли не на четвереньках, они смогли спуститься на землю в нескольких кварталах от университета, уже в другой части огромного Васильевского острова.

— Голова у тебя варит что надо! — одобрительно произнес один из подельников. — Ты будто и сам из этих, из законников. Не тут часом учился сейфы вскрывать? Ха-ха-ха!

— Ту-ут?! Нет, что вы, — поспешил ответить Думанский. — Хотел когда-то одно дельце здесь провернуть, да не выгорело.

— Уж это точно! Никогда не знаешь, что тебе пригодится и где выгорит.

Вечером в «странноприимную обитель» Никаноровны откуда ни возьмись примчался Яхонт. «Вождь» был сам не свой, его трясло крупной дрожью от злости и от страха. Для Думанского, который надеялся, что задержали всех, это был, мягко сказать, весьма неприятный сюрприз. Отдышавшись, Яхонт рявкнул, схватив беднягу Кесарева «за грудки»:

— Ты как сбежал?!

Думанский без церемоний ударил его по рукам:

— Тише. Угомонись!

— Да всё!! Конец «Святому Георгию»! Хана, понимаешь? «Крыса» завелась в нашем «братстве». В университете облава половину братвы на месте уложила, половину живьем забрали. Федька Косой да Егор с Туркменом еле ноги унесли: эти шавки нам в спины палили.

— А ты-то как умудрился уйти? Я видел твой героический «отъезд», — вырвалось у адвоката.

Он был убежден, что Яхонта и всех, кто оставался с ним, «обезвредили» или арестовали.

Бандит качался на стуле, не находя равновесия ни в прямом ни в переносном смысле:

— А ты и рад был бы, чтоб меня ухлопали? Проскочил я — фарт, видно… Да ладно, о другом душа болит! Ребят сейчас надо как-то выручать! Может, кому удастся срок скостить, а кому хоть посылку передать. Да и оставшимся провиант нужен, лекарства.

Не в силах сидеть от потрясения, он встал и заходил по комнате, медленно повторяя:

— Нужны деньги, казна нужна…

Наконец он остановился, злой как сыч навис над подельником:

— Угомонись, значит? Думаешь, Кесарев, я тебе это так и оставлю? Собирайся-ка на новое дело: будем брать ссудную кассу завода Нобеля на Выборгской. Доказал свои таланты — способен, а раз уж ты от Бога шнифер, то должен работать! Законно?

«Что уж тут может быть законного? „Социалист“, а в рабочую кассу тоже руку засунуть норовит! — возмутился Викентий Алексеевич. — Теперь или никогда! — воскликнул про себя Думанский. — Вот он, тот единственный шанс, который вернет все на свои места. Мне бы только схватить этого мерзавца, который разгуливает в моем теле, будто разбойник в украденной шубе! Я бы из него душу вытряс, я бы вытряхнул его подлую душонку из моего тела, — подумал адвокат с несвойственными ему жестокостью и запальчивостью. — Яхонт с его шайкой послужат отличным инструментом для осуществления моего замысла».

Думанский прекрасно понимал, что идет ва-банк, что подвергает себя смертельному риску, но его это совершенно не пугало, даже придавало вдохновения. Что ждало его, смирись он с пребыванием в отвратительном теле Кесарева? Короткая бесславная жизнь и гибель в какой-нибудь из бандитских разборок. А в это время некто будет по-прежнему выдавать себя за Викентия Думанского и порочить его доброе имя. Единственное, чего он боялся, — опоздать. Его тело в любое время может бесследно исчезнуть за границей.