Бургхард медленно повернулся и выбил из рук Фике черную шкатулку.

* * *

Дойль отвел себе на попытки ровно тридцать секунд; когда он досчитал до двадцати восьми, чугунная решетка, больно впивавшаяся в его плечи, неожиданно подалась. Он отшвырнул ее в сторону, выбрался из сточного отверстия и помог вылезти на мостовую трактирщику и Стоуэллу.

– Ты слышал шум? – спросил он у Стоуэлла. – Или мне от натуги померещилось?

– Слышал, – кивнул Стоуэлл, потирая плечо. – Выстрел и крик.

– Тогда возвращаемся.

Они бегом вернулись туда, откуда пришли – правда, на этот раз по мостовой. Не успел Дойль сделать несколько шагов, как цепь у него на ноге снова начала нагреваться, и он устало потянул меч из ножен.

Однако когда они свернули за угол, все уже закончилось. Бургхард и Лонгвелл сидели на мостовой, созерцая пожар. Бургхард машинально подбрасывал в воздух и ловил маленькую черную шкатулку, но она упала на мостовую, а сам он вскочил при виде приближающихся к ним трех закопченных фигур.

– Боже, как вам удалось выбраться? – вскричал он. – Ваш чародей обвалил дверь сразу же, как мы выскочили.

– Вышли подземным ходом, – прохрипел Дойль шатаясь: усталость от приключений этого вечера наконец навалилась на него. – Где Ромени?

– Мне каким-то образом удалось убить его, – ответил Бургхард. – Похоже, здесь его ждал кто-то из его союзников, но они разбежались, когда я его застрелил. Мы отволокли его подальше от места, где его магия сильна...

– Вы его обыскали? – перебил Дойль. Черт, сколько еще времени останется открытым это окно? Если только оно уже не закрылось.

– У него была с собой только эта бумажка...

Дойль выхватил из рук Бургхарда измятую бумажку, всю в темных бурых пятнах, торопливо посмотрел на нее, потом снова поднял глаза.

– Куда вы оттащили тело?

– Прямо за вами, вон... – Бургхард ткнул пальцем, и тут же глаза его в ужасе расширились. – Боже праведный, он исчез! Но я же ему все лицо разнес!

– Должно быть, он только притворялся, – безразлично пожал плечами Дойль. – Вряд ли его можно убить из пистолета.

– Я сам тоже считал так, – возразил Бургхард, – и все же своими глазами видел, как лицо его разлетелось на куски, когда я выстрелил в него из пистолета Боуза! Черт, я ведь не имею привычки присваивать чужие убийства! Лонгвелл, ты же сам видел...

– Погодите-ка, – сказал Дойль. – Из того пистолета, который упал в грязь?

– Вот именно. Мне повезло еще, что он не разорвался у меня в руках, так он был забит землей.

Дойль кивнул. Полный ствол земли, подумал он, – это действительно может здорово ранить Ромени, и пуля здесь ни при чем. Это все связано с их боязнью прикасаться к земле.

Он открыл рот, чтобы объяснить это Бургхарду, но в это мгновение огни погасли, и Дойль упал, как ему показалось, прямо сквозь землю и в черную, лишенную звезд пустоту с другой стороны.

* * *

Когда эхо громкого хлопка стихло, Бургхард несколько секунд продолжал смотреть на место, где только что стоял Дойль, и на кучку оставшихся от него пустых одежд. Потом он оглянулся.

К нему, осторожно сгибая шею, подошел Лонгвелл.

– Ты слышал взрыв... он, кажется, не связан с пожаром? – спросил он. – И куда делся наш загадочный провожатый?

– Очевидно, туда, откуда он пришел, – ответил Бургхард. – И надеюсь, там теплее, чем здесь. – Он покосился на Лонгвелла. – Ты, часом, не узнал человека, что поджидал здесь Ромени?

– Если на то пошло, Оуэн, он смахивал на цыганского вожака Фике.

– Гм?.. Нет, Фике-то, само собой, был здесь – я имею в виду второго.

– Нет, на того я не посмотрел. А что?

– Право, он слишком похож на... нет, тому положено быть сейчас в Голландии. – Он улыбнулся Лонгвеллу усталой, безрадостной улыбкой. – Увы, мы никогда так и не узнаем в точности, что же произошло здесь этой ночью.

Он сделал шаг и подобрал с мостовой черную деревянную шкатулку. Скрипя башмаками по снегу, к ним подошел Стоуэлл.

– Я не должен был бросать тебя там, Брайан, – произнес Бургхард, опустив глаза. – Прости. Я рад, что бородач вернулся за тобой.

– Я не виню тебя, – ответил Стоуэлл. – Я и сам думал, что спасения нет. – Он потер глаза. – Ну и вечерок. Кстати, что у тебя в этой шкатулке?

Бургхард снова подбросил и поймал ее.

– Колдовские штучки, я полагаю.

Он повернулся и кинул ее через пустую глазницу окна в догоравший дом.

* * *

Ковыляя по улице, пытаясь углядеть дорогу единственным оставшимся глазом, доктор Ромени плакал от досады и ярости. Он не помнил, кто его ранил и как, однако он знал, что попал в ловушку. Он не сможет вернуться в свое время. И то, что он должен передать кому-то – что-то очень важное, – это, похоже, тоже вылетело у него из головы вместе с кровью, что он потерял прежде, чем сумел нацарапать на снегу несколько заклинаний. Сохрани он способность говорить, и он сумел бы восстановить свое лицо, однако он остался почти без нижней челюсти, а письменные заклинания помогали ему разве что остаться живым и передвигаться.

При всем этом оставалось одно, что он знал наверняка и что грело ему сердце: этот Дойль наконец мертв. Ромени запер его в горящем трактире, и когда сам отползал с места, где они бросили его – как им казалось, мертвого, – он оглянулся и увидел, что дом полыхает так, что ничего живого остаться там просто не могло.

Его чувство равновесия делось куда-то, и он с трудом ковылял в своих японских сандалиях. «Ну что ж, – думал он, – для ка я уже стар. Еще несколько десятков лет, и я сделаюсь таким легким, что земное притяжение почти перестанет удерживать меня и я смогу обходиться без этих проклятых штук. Письменные заклинания поддержат меня на то время, пока я не смогу говорить снова. И если повезет, я смогу дожить до 1810 года.

И, – подумал он, – в 1810 году я как следует пригляжу за мистером Бренданом Дойлем. Кстати, ничто не мешает мне прикупить за это время участок, на котором стояла сгоревшая гостиница, и в 1810 году я отведу туда мистера Дойля и покажу ему его собственный древний и обгоревший череп».

Булькающий звук, который мог означать и смех, вырвался из нижней части его исковерканного лица.

Пройдя еще несколько шагов, он снова потерял равновесие, прислонился к стене и начал сползать на мостовую – и тут чья-то рука поймала его, выпрямила и помогла сделать еще шаг. Он повернул голову, чтобы единственным оставшимся глазом посмотреть на своего благодетеля, и не особенно удивился, увидев, что это вовсе не человек, но напоминающая его очертаниями, оживленная им самим охапка досок и щепок, бывшая когда-то, судя по всему, обеденным столом. Ромени благодарно закинул руку на доску, служившую фигуре плечом, и оба молча – ибо ни один из них не мог говорить – двинулись дальше по улице.