— Ты начал жизнь по-новому, — задумчиво сказал Игорь. — Это правильно. Это, если хочешь знать, справедливо. Так и надо дальше жить. Не сорвись, если что.

— Если приедет?

— Вот именно.

— Убью, — глухо сказал Зарубин, не поднимая головы.

— Нет. Я тогда сам все сделаю. Уж доверь. Не ошибешься.

И столько в словах, в тоне Игоря было злой и властной решимости, что Зарубин снова поднял голову, внимательно посмотрел Игорю в глаза и, на этот раз решившись, спросил:

— Знаешь его?

— Знаю.

— Понятно…

— Нет. Не все тебе понятно, Иван. Спрашивай дальше.

По-прежнему глядя в землю, Зарубин долго молчал.

И Игорь молчал, не теребя его, не подталкивая, давая подумать и решиться на новый вопрос. Потому что каждый новый вопрос теперь неизбежно приоткрывал что-то в самом Зарубине, в его прошлой или сегодняшней жизни, в его мыслях и планах. Поэтому нелегко было ему решиться задать такой вопрос незнакомому человеку. Но, с другой стороны, этот человек, видимо, знал что-то важное, нужное для Зарубина, что ему необходимо было знать в его непростой и тревожной жизни. К тому же первое, еще, однако, хрупкое, зыбкое, еще ненадежное доверие уже возникло между ними, это чувствовали оба.

Как возникает такое доверие? Из произнесенных слов? Из интонации? Но слов было сказано совсем мало, и они еще требовали проверки, хотя и рождали как бы надежду на доверие. А может быть, из трудной, почти безвыходной ситуации, в которой оба находились, возникло это доверие? Вряд ли. Такая ситуация могла, ведь, породить и напряжение, а то и ссору. А, может быть, доверие возникло из состояния, в котором оба находились?

Вот это уже было вернее.

Зарубин был одинок в своей новой жизни, это понял молчаливый и, видимо, чуткий Савчук. Это стало ясно и Откаленко. Но он уловил не только одиночество Зарубина, но и тревогу, которая глодала его, и еще ненависть, неутихающую, настороженную и опасную. «Убью» было сказано не агрессивно, а как бы защитно, словно обороняясь. И еще уловил Откаленко в этом парне тайную мечту о друге, союзнике. «Понятно» было сказано с оттенком удовлетворения, потому что, по убеждению Зарубина, знать того человека означало и ненавидеть его. Все это понял Откаленко, так напряжены у него были нервы, слух, внимание, так внутренне настроен он был на понимание, сочувствие, доверие к этому человеку. Все лучшее, что он, сам того не замечая, перенял у своего друга Лосева, помогало ему сейчас найти путь к душе этого парня. И Зарубин, видимо, тоже уловил состояние своего собеседника. Но не только состояние, а и его прямую, твердую, открытую натуру, его искренность и доброжелательность, волю и решимость. Так получилось. Всего за какой-нибудь час знакомства, возможно ли это? Оказывается, возможно, когда оба сознательно или подсознательно стремятся к этому, ищут это, когда оба искренни и внезапно обнаруживают общего опасного врага.

— Ну, спрашивай, чего же ты? — скупо усмехнулся, наконец, Игорь.

— Ты… за ним приехал?

— За ним.

— Натворил чего-нибудь?

— Да. За ним длинный хвост и… кровавый.

— Выходит, конец ему?

— Должен быть конец.

— Должен быть… — задумчиво повторил Зарубин и снова спросил. — А почему ты ко мне приехал?

— Почему? Да потому, что он скорей всего к тебе заскочит, Иван.

— Собирался?

— Он ничего не забыл. И ни от чего не отказался.

— От Марины?

— Да.

— И мне отплатить?

— Да.

Эти два коротких «да» заставили Зарубина нахмуриться. Он стиснул зубы и, по-прежнему глядя в землю, сказал:

— Она к нему не вернется.

— Я тоже так думаю. Она ничего не забыла?

— Все помнит…

— Но веселится и поет?

— Тоже насвистели? — угрюмо спросил Зарубин.

— Я тебе уже сказал насчет свиста. Я тебя спрашиваю.

— Ну, веселится.

— Это хорошо. Веселиться, Иван, может только счастливый человек. А это ты ей дал. Надеюсь, она это понимает, как думаешь?

— Понимает.

— Тогда зачем ты дерешься?

— Не все понимают.

— Объясняешь, — значит?

— Во-во.

— Плохо. Это плохо, Иван. Надо по-другому.

— А если не умею?

— И Марина одобряет?

— Нет… — вздохнул Зарубин.

— Так, ведь, можно ее потерять.

Оба помолчали. Потом бросили давно угасшие сигареты и одновременно потянулись за новыми.

— Кури, — Зарубин протянул свою пачку.

— Спасибо.

Игорь вытянул сигарету и щелкнул зажигалкой. Оба прикурили. И снова замолчали. Наконец, Игорь сказал:

— Теперь, Иван, ответь мне. Согласен помочь?

— Не знаю.

— Почему не знаешь? Прямо говори.

— А я криво говорить не умею. За свои дела надо самому и платить, я так понимаю. Каждый за себя. И потом. Милиции я еще никогда не помогал против… Ну, как сказать? Одним словом, понимаешь.

— Против своих, так что ли?

— Какой он мне свой, ты что? Но тут, ведь, без обмана не обойдется, так? А я это не признаю. Он ко мне без обмана приедет.

— Та-ак. Ну, что же, давай разберемся. А то ты оказываешься, вроде как, благородный, а я совсем наоборот.

— Не то я хотел сказать.

— То, то, если вдуматься. Так вот. Обрати внимание. Ты, ведь, думаешь сейчас о себе. И о Марине. Это тоже, вроде как, о себе. А я… Мне, ведь, он лично ничего плохого не сделал. Зачем же, спрашивается, я на рожон лезу?

— Работа у тебя…

— Вот. Работа. Что же это за работа под нож лезть, давай разберемся. Так вот. Он человека убил, понял? Хорошего, очень хорошего, старого человека. Он одну девушку, вот вроде твоей Марины, тоже пытался убить, в больнице ее выходили. Он еще одного человека ножом бил, и опять его выходили. Хватит?

— Хватит, — глухо, не поднимая головы, ответил Зарубин.

— Выходит, у меня к нему счет побольше, чем у тебя, Иван. Хотя он меня пальцем не тронул и не тронет. Такая уж моя работа.

— Понятно…

— Не все тебе еще понятно. Я, ведь, думаю и о других людях, Иван, с которыми он может столкнуться, на которых может кинуться. Тут и ты, и Марина, и кто-то еще, другой. Я всех этих людей обязан от него уберечь. Сами они этого сделать не смогут. И ты не сможешь. Он, ведь, еще и хитрый, и поопытней тебя. А я смогу. Я этому обучен. Это моя работа.

— Не позавидуешь, — усмехнулся Зарубин, но в усмешке его проскользнуло какое-то недоверчивое уважение.