chitay-knigi.com » Детективы » Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 104
Перейти на страницу:
резче — тени запавших щек.

Был еще протокол, свеженький, подписанный фельдшером вытрезвителя, — там суть излагалась пространней, чем в справке, которую изучал Подгородецкий так тщательно.

На этот протокол ему потребовалось несколько секунд.

— Мертвый хватает живого, бывает! — произнес он, тяжело дыша. — Пускай! Стерпим, Борис Ильич, не та у мертвого хватка! Мертвый живого — грязная картина! А живой мертвого? — ткнул он пальцем в протокол. — Грязнее! Грязнее, Борис Ильич, заверяю вас, поскольку живой, кроме всего, имеет душу! Зачем покойницу впутывать! — сорвался у него голос. — Возьмем гуманизм, извините меня, даже не наш, не советский. Как это обрисовывается? Душу растравлять? А если советский, наш — тем паче! Когда Тамару Михайловну хоронили… — всхлипнул он, утерся рукавом, — говорилось чистосердечно: земля ей пухом! Но какой же, Борис Ильич, извините, пух? Какой же пух, если каменюки в могилу кидают! И кто? — напустился на фельдшера. — Вышибала, имеющий дело с алкоголиками, трудовые граммы их же, недопитые, допивающий! Грязная картина, Борис Ильич, заверяю вас!

Этого следовало ожидать. Кручинин был готов к этому.

— Я разделяю ваше горе, Геннадий Васильевич, — сказал он суше, чем намеревался. — Но жизнь идет и требует своего. Тот, который незримо присутствует здесь, тоже мертв, — тронул он папку с протоколами. — Не забывайте об этом, пожалуйста. И кем бы ни был он, закон не разрешает нам забывать про него, хотя бы трижды было трудно у нас на душе. Вы мужчина, Геннадий Васильевич, и должны со мной согласиться. Это моя обязанность.

— Соглашаюсь, Борис Ильич, — уронил Подгородецкий голову на грудь. — Умом то есть, сознательностью, а сердце, извините меня, сжимается железными пальцами.

Кручинин произнес как бы вскользь:

— О пальцах записывать не будем, если не возражаете. Это к делу не относится. А то, что к делу, запишем. Опять же я вас слушаю.

— Опять же объяснить затрудняюсь, — тяжко вздохнул Подгородецкий, но скорби уже не было в глазах, было смирение. — Куда ходила Тамара Михайловна и насчет кого справлялась — это мне совершенно неизвестно. Но заверяю вас: не могла никуда ходить. О том происшествии, которое произошло, ни я, ни она понятия не имели. Нет, Борис Ильич, это чей-то кошмарный сон. Тут уж, извините меня, дебет с кредитом никак не сходится.

— Но к вам на работу она в то утро прибегала?

Свидетельства сотрудников были запротоколированы: прибегала! Вспомнит ли Подгородецкий? Если вспомнит, значит, это утро было не обычным для него: чем-то врезалось в память.

— И опять затрудняюсь, Борис Ильич, — ответил он виновато. — Жены, к мужьям прибегая, или, лучше выразиться, приходя на работу, в тетради входящей не расписываются. Да она и привычки такой не имела — бегать...

Жили без любви, подумал Кручинин, а все эти пальцы, сжимающие сердце, — игра. Подгородецкий был неприятен ему, но ничего радикального из этого не следовало.

— Раз, правда, зашла, либо утречком, либо в обед. Либо перед Новым годом, либо после, — потер Подгородецкий лоб. — Цигейку на толчке насмотрела, сомневалась, брать ли, но в итоге не взяла: барахло… Моя вина, Борис Ильич, одна: «Янтарь», и тут уж никуда не денешься, а в остальном — не укладывается в сознании! Да если б я хоть волосинку повредил с того товарища, который, как вы говорите, незримо присутствует, на кой мне выдвигаться перед участковым, — загорячился Подгородецкий, — подписки давать, что видел в лицо в своем же подъезде, милицию на себя навлекать! Да если не пентюх последний, не больной на голову, сиди себе, — притопнул он ногой, — не рыпайся, больше всех надо? Меня что, за горло брали, за язык тянули? Так же, Борис Ильич, или не так?

А Кручинину припомнилась новогодняя ночь и разговор с Величко в дежурной части. Они тогда эту версию обсосали со всех сторон.

— Так, Геннадий Васильевич, а как же! — ответил Кручинин и протянул Подгородецкому протокол на подпись.

Задерживать его не было пока оснований.

Когда читал он протокол и когда подписывал, лихорадочная поспешность заметна была в глазах и движениях, будто подстегивало единственное: поскорее уйти, а уходил не торопясь, как бы нехотя, как бы показывая, что жаль расставаться с разумным собеседником, и спешить-то, в сущности, некуда, и если есть еще, дескать, вопросы или будут — к вашим услугам, люди-то свои. Такой у него был вид.

Кручинин как раз о том и сказал:

— С вашего разрешения, Геннадий Васильевич, в случае понадобится что-нибудь уточнить, потревожу вас еще.

Подгородецкий, однако, в ответных любезностях рассыпаться не стал, пожал плечами.

А едва затворилась за ним дверь, сразу же раздался телефонный звонок: начальник отдела. У него с утра заседала комиссия из министерства, и Кручинин поежился невольно в предчувствии неприятного: до злосчастных домушников, может статься, добрались, сроки-то истекают.

Но Величко звонил не затем:

— Срочно, Борис Ильич. Бегом. — Голос был начальнический, грозный, а у Кручинина вмиг отлегло. — Шабанова из Ярославля. Я тут занят, распорядился насчет вас.

Отлегло не потому, что нагоняй пронесло, а потому, что — Шабанова, из Ярославля. Спускаясь по лестнице, перескакивая через ступеньки, он без всяких поблажек себе сознавал, что и Ярославль сейчас для него пустой звук, и главное, ради чего послан в дежурную часть, — вовсе не главное, и вовсе не вестей из Ярославля ждет и мчится за ними, а ждет другого и мчится за другим, и какие они будут, эти вести, — дурные или хорошие, — совсем не важно ему сейчас, а важно другое.

— Что вы там, позасыпали? — обрушилась на него Шабанова.

— Это я, Кручинин, — сказал он. — Говори.

Она была не в духе, чувствовалось; поздороваться и то как полагается не поздоровались, а впрочем, претензии ни к чему, подумал он, забываю, где я и что я, служебный разговор, для нежностей существует общедоступный способ: междугородка, в кредит или по талону; за свои, кровные, можно наприветствоваться вволю.

— Значит, так, — сказала она. — Подробности по приезде. Но кое-что уже есть.

— Как ты там? — спросил он. — В порядке?

— Порядок церковный, — ответила она. — Гостиницей не обеспечили, живу в общежитии, двенадцать коек, мишки в лесу вместо икон, лампада под потолком, а свечек ставить некуда. Одна отрада — дельце. Склочное попалось, гадость.

— Ты еще задержишься?

— По обстановке, — сказала она.

— Здорова?

— Брось ты, не старуха. Подробности, говорю, по приезде, основное же, надо считать, пригодится вам для ориентировки. Ехичев и Подгородецкая были знакомы, установлено.

— Были знакомы? — переспросил Кручинин.

— Давняя связь, — сказала Шабанова. — Еще до ее замужества. И после замужества тоже, кажется, продолжалось. С ведома супруга. Веселенькое дельце, гадость.

— Слушай, не задерживайся, — сказал Кручинин.

— У тебя все? — спросила она.

— А у тебя?

— У меня

1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 104
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности